Я ждала, когда заведующий замолчит, чтобы заговорить самой.
Но он уже не мог остановиться и кипятился все больше и больше:
— Да, эфендим… Недавно я разослал по школам приказ:
«Учителя и учительницы должны непременно заказывать себе визитные карточки.
Обращения в инстанции без оных будут оставаться без внимания». Но разве кто
поймет тебя… — Тут заведующий неожиданно обернулся ко мне и сердито сказал: —
Держу пари, что госпожа учительница тоже получила мой приказ. Но, несмотря на
это, она обращается ко мне все-таки без визитной карточки. И вот служитель
опять пропел свою старую песню: «Вы вызывали одну ханым, она пришла…» Какая
ханым? Что за ханым? Мехмед-ага в желтых сапогах?..
Я остолбенела. Выходит, весь этот поток красноречия, весь
этот гнев были адресованы мне, и только потому, что я осмелилась войти без
визитной карточки.
— Я не получала от вас приказа, — сказала я.
— Это почему же? Где вы учительствуете?
— В селении Зейнилер. Вы приезжали к нам на прошлой
неделе… Это та самая школа, которую вы приказали закрыть.
Заведующий вскинул вверх одну бровь, подумал немного, затем
сказал:
— Ах да, вспомнил… Так что вы сделали? Формальности
окончены?
— Все сделано, как вы приказали, эфендим. Я привезла
бумаги, которые были затребованы.
— Хорошо, отдайте их старшему секретарю, пусть изучает…
Старший секретарь с засаленым воротом допрашивал меня битых
два часа. Он несколько раз перечитывал одни и те же документы, спрашивал у меня
что-то такое, чего я никак не могла понять, требовал расписки за мелкие
расходы, расписки в получении денег, счета, копии заявлений и так далее и тому
подобное. Наконец он заявил, что считает недействительными протоколы
деревенского совета старейшин, которые я привезла с собой из Зейнилер.
Отвечая, я все время путалась, сбивалась. Старший секретарь
пренебрежительно кривил губы, словно хотел сказать: «Разве это учительница!» Он
чуть не заставил меня разреветься из-за неправильно наклеенной гербовой марки.
Он придирался к каждой мелочи. Не помню, сколько лет тому назад какой-то
учительнице в Зейнилер дали двести пятьдесят курушей на ремонт школьной крыши.
Так вот расписки в получении этих денег не оказалось.
Старший секретарь прямо-таки вскипел:
— Где же счет, подтверждающий затраты на ремонт? Где
расписка? Не найдешь — пойдешь под суд!
— Бей-эфенди, — сказала я, — что вы говорите?
Я ведь там и полгода не работаю…
Я чуть не плакала, но старший секретарь и знать ничего не
хотел.
Наконец он воскликнул:
— Хватит, ханым-эфенди! Я не допущу такого безобразия.
У меня нет времени, от ваших дел с ума можно сойти! — и, схватив бумаги,
кинулся в кабинет заведующего.
В комнате сидели еще два секретаря. Один был в чалме, другой
— молодой человек, у которого только начали пробиваться усики. Во время моей
беседы со старшим секретарем они, казалось, были всецело поглощены работой и не
обращали на нас никакого внимания.
Но не успел старший секретарь выйти из канцелярии, как оба
чиновника вскочили со своих мест, припали к двери кабинета заведующего и стали
подслушивать.
Впрочем, секретари старались напрасно: через две минуты Решит
Назым разразился такой громовой бранью, что его можно было услышать не только в
соседней комнате, но даже на улице.
Секретарь в чалме радостно похлопал молодого по спине и
сказал:
— Да наградит аллах нашего мюдюр-бея. Дай-ка жару этому
рогоносцу! Пусть неверный проучит безбожника!
Заведующий выговаривал старшему секретарю:
— Надоел ты мне, милый, надоел! Что это за формализм?!
Ты заплесневелый бюрократ. Женщина права. Ведь не может она родить тебе такую
стародавнюю расписку!.. Если ты ничего не соображаешь, — ступай отсюда.
Иди, можешь убираться куда хочешь. Сам не уйдешь, я тебя уберу. Живо! Тотчас
пиши заявление об отставке. Не напишешь — ты не мужчина!
Я чувствовала себя очень неловко.
— Послушайте, господа, — обратилась я к
чиновникам, — кажется, я невольно стала причиной большой неприятности.
Может, мне лучше уйти?.. А то разгневанный старший секретарь скажет мне
что-нибудь неприятное.
Секретарь в чалме готов был плясать от радости.
— Нет, сестричка, — сказал он, — не придавай
этому никакого значения. Так и надо рогоносцу! Наглый пес на шею сядет, если
кто-нибудь еще более бессовестный изредка не будет воздавать ему по заслугам.
Да наградит тебя аллах. После такой взбучки он успокаивается на несколько дней.
И сам отдыхает, и мы тоже.
Заведующий за дверью умолк. Чиновники тотчас бросились по
своим местам. Секретарь в чалме громко зашептал:
— Хорошая поговорка: «Пусть неверный проучит
безбожника…»
В канцелярию вошел старший секретарь. У него заметно
тряслись колени и борода. Не поворачивая головы, он краем глаза взглянул на
своих коллег. Те так смиренно и старательно работали, что бюрократ, получивший
только что взбучку, успокоился и, бормоча себе под нос, сел на место. Но он еще
долго не мог оправиться, пыхтел, отдувался, наконец тихо заговорил:
— Пятьдесят лет рогоносцу, занимал такие посты, а в
делах разумеет меньше нашего сторожа! Сам он завтра уберется отсюда к чертовой
матери, а гром грянет на наши головы. Так и будет. Наскочит какой-нибудь
ревизор, глянет в наши бумаги и тут же скажет: «Ну и типы, ну и ослиные головы!
Почему нет расписки на эти двести пятьдесят курушей? Как вы допустили такое
безобразие?» Он будет прав, если всех нас загонят на скамью подсудимых. Есть
закон о государственной казне. С ним шутки плохи. Клянусь аллахом, если даже мы
все околеем, эти деньги вычтут с наших внуков.
Секретари подняли головы от конторских книг и с почтительным
видом слушали эти проникновенные слова.
Старший секретарь счел обстановку благоприятной и спросил:
— Слыхали, какую чепуху нес этот тип?
Секретарь в чалме сделал удивленное лицо:
— А что такое? Мы слышали какой-то голос… Но к вам ли
это относилось?
— Частично ко мне… Пустомеля!
— Не огорчайтесь. Что он понимает в делопроизводстве?
Не будь вас, в этом учреждении в три дня все пошло бы прахом…
И это говорил секретарь в чалме, тот самый, который минуту
назад, как ребенок, радовался, слушая, каким оскорблениям подвергается его
старший коллега! Господи, что за странные люди!
Но прогнозы секретаря в чалме оказались верными. После
полученной взбучки старший секретарь заметно смягчился и успокоился. Он закурил
сигару и, попыхивая во все стороны, сказал: