Женщина вдруг заволновалась.
— Мне надо уходить, моя дорогая ханым. Никто не должен
видеть меня рядом с вами…
Эти слова лишний раз подтверждали ее чуткость. О том же
говорила ее внешность, манера держаться. Мунисэ унаследовала от своей
несчастной матери и лицо, и тонкую благородную душу.
Бедная женщина старалась уберечь меня от сплетен, но задела
мое самолюбие. Так хотелось, чтобы в ее сердце сохранилось теплое чувство ко
мне.
Я сделала вид, что сплетни нимало не волнуют меня, и
сказала:
— Почему вы торопитесь? Побудьте еще немного.
Несчастная мать с глубокой признательностью смотрела на
меня. Я видела, что она страстно желает поцеловать мою руку, но не смеет
прикоснуться ко мне.
Мы присели на тонкий ствол тополя, поваленного последней
бурей, и посадили между собой Мунисэ. Бедная женщина заговорила. Она
волновалась, спешила, словно чувствовала, что ей станет легче, если она
расскажет о своей жизни. У нее был правильный стамбульский выговор.
Я услышала простую, но грустную историю. Она родилась в
Стамбуле, в
Румеликавак
[68]
, в семье мелкого чиновника. Вскоре умер отец,
затем и мать. Сироту удочерила богатая семья из Бакыркейя. Девочку воспитывали
вместе с другими детьми, обращались с ней, как с маленькой барышней. Когда ей
исполнилось пятнадцать — шестнадцать лет, к ней стали присылать сватов из
состоятельных семей. Но девушка под разными предлогами всем отказывала. Дело в
том, что сердце ее было отдано другому. Она любила младшего сына в приютившей
ее семье, юношу, у которого едва только начали пробиваться усики. Он учился в
военной школе «Харбие». У девушки не было никакой надежды, она понимала, что
является в доме всего-навсего приемышем. Но какое это было счастье — видеть
хоть раз в неделю его лицо, слышать его голос!..
Неожиданно главу семейства перевели в Б… на должность
дефтердара
[69]
. Пришлось сниматься с места. В Стамбуле остался только младший сын
— воспитанник «Харбие».
Четыре месяца, пока девушка не видела своего возлюбленного,
показались ей четырехлетней разлукой. Она чуть не сошла с ума от тоски. Наконец
юноша приехал в Б… на летние каникулы. И тут все обнаружилось. Бей-эфенди,
ханым-эфенди, их дочери — все разом ополчились против несчастной сироты, не
захотели ее больше держать в своем доме и отправили в окрестную деревушку к
какой-то женщине. Там и родилась старшая сестренка Мунисэ, умершая потом в
четырехлетнем возрасте от дифтерита. Кто мог жениться на женщине в таком
положении, с ребенком на руках?
Наконец она вынуждена была уступить уговорам и согласилась
выйти замуж за чиновника лесничества. Сначала она даже пыталась примириться со
своей участью, покориться судьбе. Но когда мужа перевели в деревню Зейнилер,
безысходная тоска охватила ее… Она чувствовала, что сходит с ума в темной,
закопченной лачуге, и таяла с каждым днем.
Рассказывая все это, бедняжка, казалось, видела себя снова
на дне страшной пропасти. На лицо ее легла тень усталости, плечи опустились,
тело обмякло.
Женщина продолжала рассказ.
Как раз в то время в деревне остановился отряд жандармов,
выслеживавший разбойников. Солдаты разбили палатку у зарослей камыша. Молодой
капитан, командир отряда, целый месяц преследовал ее, добиваясь любви. В конце
концов она поддалась искушению, бросила мужа, ребенка и сбежала с офицером.
Не знаю почему, но эта история растрогала меня.
Опускались сумерки. Я поднялась и пошла к школе, оставив
мать и дочь одних. Несомненно, у этих двух людей, которые, возможно, никогда
больше не увидятся, было что сказать друг другу в минуту расставания. В моем
присутствии они не смогли бы свободно обняться, поплакать. В их сердцах навеки
осталась бы боль от невысказанных слов, невыраженных чувств.
По дороге к школе, переступая через могильные камни, я
глубоко задумалась…
Мунисэ, я любила тебя потому, что считала одинокой. Мне
всегда было жаль маленькую сиротку. Но в эту минуту я ревную тебя. Ревную к
твоей матери. Она — несчастная падшая женщина, но все-таки она тебе мать.
Расставаясь с родными местами, ты увезешь с собой в сердце память о нежных
материнских глазах, а на губах горькую сладость материнских слез.
Б…, 5 марта.
Сегодня утром, когда Мунисэ еще спала, я набила портфель бумагами,
привезенными из Зейнилер, и отправилась в отдел образования. Час был ранний,
двери учреждения только что открылись, в комнатах сидело несколько заспанных
чиновников. Они лениво пили кофе, курили наргиле.
За столом, где когда-то восседал старший секретарь в красном
кушаке, я увидела худощавого эфенди с курчавой черной бородкой и засаленным
воротом. Я справилась у какого-то чиновника, тот объяснил мне, что вместе с
заведующим отделом сменился и старший секретарь. Значит, мне следовало
обратиться именно к этому бородатому эфенди.
Я подошла, поздоровалась, представилась и сказала, что мне
надо сдать документы школы Зейнилер, которая была закрыта по приказу нового
заведующего отделом образования.
Старший секретарь подумал и сказал:
— Да, да, верно… Хорошо… Вы немного подождите в
коридоре. Сейчас придет господин заведующий.
Ровно три часа пришлось мне провести в мрачном коридоре с
низким потолком. Проходившие мимо косо поглядывали в мою сторону, а некоторые
даже зубоскалили.
У подоконника стояла сломанная лестница. Я присела на
перекладину и
принялась ждать. Окно выходило в запущенный двор медресе
[70]
.
Какой-то софта
[71]
в голубых штанах, засучив рукава, мыл в бассейне зелень. На
развесистой чинаре, крона которой подступала к самому окну, резвилась стайка
воробьев. Я сидела, упершись локтями в колени и подперев подбородок ладонями.
Вчера утром в это время мы еще были в Зейнилер. Мои ученики,
от мала до велика, проводили меня до самой дороги, которая тянулась между скал.
Какое у меня глупое сердце! Я так быстро привязываюсь к
людям.
Когда я жила в Текирдаге, муж тетки Айше, дядя Азиз, брал
меня за руки и говорил:
— Ох, и назойливая же ты! Сначала дичишься людей,
убегаешь от них, а потом так пристанешь, хуже, чем липучая смола.
Дядюшка верно определил эту черту моего характера. Покидая
Зейнилер, я жалела детишек, потому что они были для меня и самыми красивыми, и
самыми уродливыми, и самыми бедными…
Что ж станет со мной, если в каждом месте, откуда мне
придется уезжать, будет оставаться частичка моего сердца?