Жизнь старого князя Болконского, князя Андрея
и княжны Марьи во многом изменилась с 1805 года.
В 1806 году старый князь был определен одним
из восьми главнокомандующих по ополчению, назначенных тогда по всей России.
Старый князь, несмотря на свою старческую слабость, особенно сделавшуюся заметной
в тот период времени, когда он считал своего сына убитым, не счел себя вправе
отказаться от должности, в которую был определен самим государем, и эта вновь
открывшаяся ему деятельность возбудила и укрепила его. Он постоянно бывал в
разъездах по трем вверенным ему губерниям; был до педантизма исполнителен в
своих обязанностях, строг до жестокости с своими подчиненными, и сам доходил до
малейших подробностей дела. Княжна Марья перестала уже брать у своего отца
математические уроки, и только по утрам, сопутствуемая кормилицей, с маленьким
князем Николаем (как звал его дед) входила в кабинет отца, когда он был дома.
Грудной князь Николай жил с кормилицей и няней Савишной на половине покойной
княгини, и княжна Марья большую часть дня проводила в детской, заменяя, как
умела, мать маленькому племяннику. M-lle Bourienne тоже, как казалось, страстно
любила мальчика, и княжна Марья, часто лишая себя, уступала своей подруге
наслаждение нянчить маленького ангела (как называла она племянника) и играть с
ним.
У алтаря лысогорской церкви была часовня над
могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии
мраморный памятник, изображавший ангела, расправившего крылья и готовящегося
подняться на небо. У ангела была немного приподнята верхняя губа, как будто он
сбирался улыбнуться, и однажды князь Андрей и княжна Марья, выходя из часовни,
признались друг другу, что странно, лицо этого ангела напоминало им лицо
покойницы. Но что было еще страннее и чего князь Андрей не сказал сестре, было
то, что в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей
читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей
мертвой жены: «Ах, зачем вы это со мной сделали?…»
Вскоре после возвращения князя Андрея, старый
князь отделил сына и дал ему Богучарово, большое имение, находившееся в 40
верстах от Лысых Гор. Частью по причине тяжелых воспоминаний, связанных с
Лысыми Горами, частью потому, что не всегда князь Андрей чувствовал себя в
силах переносить характер отца, частью и потому, что ему нужно было уединение,
князь Андрей воспользовался Богучаровым, строился там и проводил в нем большую
часть времени.
Князь Андрей, после Аустерлицкой кампании,
твердо pешил никогда не служить более в военной службе; и когда началась война,
и все должны были служить, он, чтобы отделаться от действительной службы,
принял должность под начальством отца по сбору ополчения. Старый князь с сыном
как бы переменились ролями после кампании 1805 года. Старый князь, возбужденный
деятельностью, ожидал всего хорошего от настоящей кампании; князь Андрей,
напротив, не участвуя в войне и в тайне души сожалея о том, видел одно дурное.
26 февраля 1807 года, старый князь уехал по
округу. Князь Андрей, как и большею частью во время отлучек отца, оставался в
Лысых Горах. Маленький Николушка был нездоров уже 4-й день. Кучера, возившие
старого князя, вернулись из города и привезли бумаги и письма князю Андрею.
Камердинер с письмами, не застав молодого
князя в его кабинете, прошел на половину княжны Марьи; но и там его не было.
Камердинеру сказали, что князь пошел в детскую.
— Пожалуйте, ваше сиятельство, Петруша с
бумагами пришел, — сказала одна из девушек-помощниц няни, обращаясь к князю
Андрею, который сидел на маленьком детском стуле и дрожащими руками, хмурясь,
капал из стклянки лекарство в рюмку, налитую до половины водой.
— Что такое? — сказал он сердито, и
неосторожно дрогнув рукой, перелил из стклянки в рюмку лишнее количество
капель. Он выплеснул лекарство из рюмки на пол и опять спросил воды. Девушка
подала ему.
В комнате стояла детская кроватка, два
сундука, два кресла, стол и детские столик и стульчик, тот, на котором сидел князь
Андрей. Окна были завешаны, и на столе горела одна свеча, заставленная
переплетенной нотной книгой, так, чтобы свет не падал на кроватку.
— Мой друг, — обращаясь к брату, сказала
княжна Марья от кроватки, у которой она стояла, — лучше подождать… после…
— Ах, сделай милость, ты всё говоришь
глупости, ты и так всё дожидалась — вот и дождалась, — сказал князь Андрей
озлобленным шопотом, видимо желая уколоть сестру.
— Мой друг, право лучше не будить, он заснул,
— умоляющим голосом сказала княжна.
Князь Андрей встал и, на цыпочках, с рюмкой
подошел к кроватке.
— Или точно не будить? — сказал он
нерешительно.
— Как хочешь — право… я думаю… а как хочешь, —
сказала княжна Марья, видимо робея и стыдясь того, что ее мнение
восторжествовало. Она указала брату на девушку, шопотом вызывавшую его.
Была вторая ночь, что они оба не спали,
ухаживая за горевшим в жару мальчиком. Все сутки эти, не доверяя своему
домашнему доктору и ожидая того, за которым было послано в город, они
предпринимали то то, то другое средство. Измученные бессоницей и встревоженные,
они сваливали друг на друга свое горе, упрекали друг друга и ссорились.
— Петруша с бумагами от папеньки, — прошептала
девушка. — Князь Андрей вышел.
— Ну что там! — проговорил он сердито, и
выслушав словесные приказания от отца и взяв подаваемые конверты и письмо отца,
вернулся в детскую.
— Ну что? — спросил князь Андрей.
— Всё то же, подожди ради Бога. Карл Иваныч
всегда говорит, что сон всего дороже, — прошептала со вздохом княжна Марья. —
Князь Андрей подошел к ребенку и пощупал его. Он горел.
— Убирайтесь вы с вашим Карлом Иванычем! — Он
взял рюмку с накапанными в нее каплями и опять подошел.
— Andre, не надо! — сказала княжна Марья.
Но он злобно и вместе страдальчески нахмурился
на нее и с рюмкой нагнулся к ребенку. — Ну, я хочу этого, сказал он. — Ну я
прошу тебя, дай ему.
Княжна Марья пожала плечами, но покорно взяла
рюмку и подозвав няньку, стала давать лекарство. Ребенок закричал и захрипел.
Князь Андрей, сморщившись, взяв себя за голову, вышел из комнаты и сел в
соседней, на диване.
Письма всё были в его руке. Он машинально
открыл их и стал читать. Старый князь, на синей бумаге, своим крупным,
продолговатым почерком, употребляя кое-где титлы, писал следующее: