— Итак, — нетерпеливо произнесла она, —
каковы наши действия?
— Первое — это газетчик, — ответил он. — Надо
сделать все, чтобы его статья ни в коем случае не была опубликована.
— Как это сделать? Такой сенсационный материал он из
зубов не выпустит. Учтите, Сабина Мэннинг — личность весьма известная.
— Сначала давайте посмотрим, что творится в конторе,
кто в ней сейчас находится. Короче, оценим ситуацию на месте.
Мартина прежде посещала контору, и не один раз. Здание
представляло собой большой двухэтажный особняк, расположенный в шестнадцатом
arrondissement
[27]
, вблизи от авеню Виктора Гюго. На первом этаже
располагались апартаменты Сабины Мэннинг: ее рабочий кабинет, спальня с ванной
комнатой, гостиная, столовая и кухня. Офис Дадли и комнаты, в которых работали
Санборн и Кендал Флэнаган, находились на втором этаже. Там же, в дальней
комнате, окна которой выходили во двор, томился в заточении репортер.
Обслуга дома состояла из горничной и повара, нанятых самим
Дадли. Секретарша мисс Мэннинг уволилась незадолго до исчезновения
писательницы, а на ее место Дадли пока никого не взял. Гасконец-повар не
понимал ни слова по-английски. Горничная-парижанка, мадам Буффе, знала
несколько английских слов.
Колби понимающе кивнул, глаза его сделались задумчивыми.
— Ясно. Может быть, нам удастся что-нибудь сделать.
Если повезет, конечно.
— А именно?
— Если все пойдет как по маслу, — ответил он и
посвятил Мартину в свой план.
Та слушала его со все возрастающим интересом, который
перешел в ликование, что было видно по ее глазам.
— Что ж, должно получиться весьма забавно, —
заметила Мартина, затем ее лицо вновь стало серьезным. — А как быть со
второй проблемой?
— Тут будет не так весело, возможны жертвы, —
ответил Колби. — Многое зависит от действий, которые они предпримут, когда
обнаружат, что похитили не того человека.
Колби расплачивался с таксистом, когда объявили их рейс. Они
кинулись в здание аэропорта, чтобы успеть выкупить билеты, пройти регистрацию и
паспортный контроль и в последнюю минуту поднялись на борт самолета. Когда они
уже были в воздухе, Лоуренс, затянувшись сигаретой, обратился к Мартине.
— Вы живете в Женеве? — спросил он.
— Нет. В Париже. У меня там квартира неподалеку от
площади Этуаль.
— Тогда мы соседи. Я живу на авеню Клебер. Как долго вы
живете в Париже?
— Я там родилась, — ответила она. — Важно, не
как долго, а как часто я в нем бываю.
— И как же часто?
— Отец мой был американцем, а мать — француженкой.
Жизнь моя протекала, как у перелетной птицы. Ни у отца на родине, ни у матери
во Франции я не чувствовала себя своей. Стала жертвой двустороннего шовинизма.
— Почему? Расскажите мне.
Она поведала историю ее семьи. Отец, сын американского
предпринимателя со Среднего Запада, в 34-м году, сразу же по окончании
колледжа, приехал на год во Францию учиться живописи. Выдающимся художником он
не стал, но так полюбил Париж, что отказался возвращаться домой. К счастью, от
деда по материнской линии ему досталось кое-какое наследство, и он преспокойно
смог остаться, во Франции. Женился на французской актрисе, родом из Бордо,
игравшей в театре второстепенные роли, и в 36-м у них появилась Мартина. После
вторжения в страну немцев он отправил жену и дочь в Соединенные Штаты, а сам
влился в ряды Сопротивления. Когда война закончилась, семья воссоединилась, и
они стали жить в Париже. Только теперь этот американец стал большим французом,
чем ими были сами французы, а француженка-мать, в свою очередь, вдосталь вкусив
американского яблочного пирога, никак не могла приспособиться к жизни в
послевоенной Франции. Боже, ей требовалась помощь!
Отец с матерью были людьми буйного темперамента — два
вулкана, да и только. Они постоянно скандалили, то расходились, то снова
сходились. Расставания их никогда не были долгими: мать не могла отказаться от
безмятежной жизни домашней кошки из парижского предместья. Отец же, невзирая на
то, какую огромную пользу он смог бы в случае возвращения принести своей
собственной родине, был охвачен безумной идеей вернуть Францию в la belle
epoqne
[28]
. Он считал, что спас эту страну от нацистов, и теперь
его долг — спасти ее от французов.
Мартине приходилось метаться на волнах бурных событий,
происходивших в семье, между Соединенными Штатами и Францией. То она посещала
школу в Париже, то в Сент-Луисе, то снова в Париже, то в Фениксе, то опять
возвращалась в Париж, после чего ее везли в Палм-Бич. Позже, став старше, во
время очередных семейных разладов училась сначала в швейцарской, а затем в
английской школе. В результате у нее выработался потрясающий инстинкт
самосохранения, и она скоро поняла, что может с легкостью грека или польского
еврея адаптироваться в любой среде людей, говорящих на чужом для нее языке и
исповедующих незнакомую ей культуру. В любой стране через каких-нибудь
несколько недель она становилась своей.
— Если бы я попала в школу, где оказалась бы в компании
курдов, — сказала Мартина, — я бы через сутки научилась разжигать
верблюжий навоз и стряпать на нем, через месяц — говорить на их местном
диалекте, а к концу второго — имела бы солидные связи на черном рынке этого
самого верблюжьего навоза.
Она обнаружила в себе задатки прирожденного биржевого
маклера.
— Отец умер, — продолжила Мартина. — Мать
вышла замуж за торговца недвижимостью в Сан-Фердинандо-Вэлли. Сейчас она
разъезжает в «кадиллаке», который длиннее bateau-mouche
[29]
,
владеет кругленькой суммой в валюте четырнадцати стран мира, является членом
общества Джона Берча и собирается сделать пластическую операцию, чтобы принять
участие в конкурсе красоты в провинциальном городке Беверли. Если бы отец был
жив, его корявого французского вряд ли хватило бы, чтобы держать какую-нибудь
аптеку на Елисейских полях. Скорее всего, он забрался бы в провинцию, поселился
бы, как Доде, в заброшенной мельнице и занялся бы переводами Рембо. Так что,
имея француженку-мать, которая стала американкой, и отца-американца, который
стал французом, я до сих пор не пойму, кто же я. Может, просто беженка? —
с юмором предположила она.
— А чем вы теперь занимаетесь? — спросил Колби.
— Снимаюсь в эпизодических ролях и от случая к случаю
выполняю несколько странную работу для приятеля, который заведует конторой
частного сыска.
Самолет приземлился в Орли, и в половине первого пополудни
Колби и Мартина были на выходе из таможни. Они заняли первую попавшуюся
свободную телефонную кабину. Пока Колби, роясь в кармане, нашел среди
швейцарских, французских и английских монет телефонный жетон, Мартина достала
из сумочки записную книжку и раскрыла нужную страницу. Он набрал номер.