Наученная прошлогодним опытом общения с Лизочкой, она сразу
покупала целую пачку билетов. Во-первых, так выходило дешевле, чем платить за
каждое отдельное катание (оно стоило два евро, а оптом за тринадцать билетов
следовало выложить всего десять), во-вторых, Лизочка никогда не ограничивалась
меньше чем пятью кругами и уходила с карусели только после слезных молений
Алены, у которой уже начинала мутиться голова и желудок подкатывал к горлу. У
Лизочки голова не кружилась никогда, с вестибулярным аппаратом у нее все было
как надо, и это означало, что и в вальсе она в свое время сможет кружиться без
устали… Алена такими талантами, увы, не отличалась!
Ну вот, значит, они катались, катались, катались… Под
балюстрадой лестницы, ведущей к Сакре-Кер, стояли скамейки, и лица сидящих на
них уже успели примелькаться Алене.
Вот две неряшливые, толстые, громко ржущие молодые
американки, выкрики которых перекрывают сладкие звуки «Sentimiento gaucho».
Жуткая это все-таки вещь — американский язык! Раньше Алена считала, что самый
грубый язык — немецкий. Но это было до того, как она услышала в Париже
настоящую американскую речь, которая здесь режет слух на всех углах.
Рядом с американками два томных, пухленьких латиноса
пожирают друг друга страстными взорами и что-то шепчут на ушко, иногда
принимаясь заливисто хохотать и гладить соседа по щечкам и коленкам. Тоже
распространенное явление в Париже, увы.
Молодой красивый араб задумчиво вертит в руках зонтик. И
кому нужен зонтик в такую погоду, как сегодня, тем паче что она, по прогнозам
синоптиков, продлится до конца августа? Кстати, так, вероятно, и будет, потому
что парижские синоптики никогда не врут!
Толстенная и чернющая нянька-негритянка с двойной коляской,
в которой спят две беленькие хорошенькие девчушки (судя по розовым одежкам),
бдительно смотрит на их ангелоподобного братца лет шести, который меняет одну
карусельную лошадь за другой.
Благостная еврейская семья — он с животиком, в пейсах и
ермолке; она очень красивая, но устрашающе толстая, и дети уродились в
маменьку.
Элегантная дурнушка (значит, явно француженка) смотрит на
круговерченье лошадок, но видит что-то свое, что-то далекое отсюда, что-то
вовсе не веселое…
Кружится карусель, кружится плакучая береза с причудливой
кроной, которая здесь, около Сакре-Кер, смотрится как некое странное,
экзотическое растение, что-то вроде вот этого дивного дерева с тонкой ажурной
листвой и разноцветными хохолками цветов. Чудится, будто стая тропических птиц
присела на него отдохнуть — да так и осталась, зачарованная музыкой старого
танго. Теперь звучит «El Choclo». Пронзает сердце музыка, летит карусель,
кружатся скамейки…
На одной из них лежит какой-то длинноногий человек в
вылинявших до белизны джинсах и черных носках. Вот все, что видно из-под синего
тонкого одеяла с бахромой, которым он укрылся с головой. Расшнурованные
кроссовки стоят под скамейкой. Наверное, это какой-нибудь клошар образца
нынешнего года, парижский бомж, который спит и ест где придет охота. Правда, на
жесткой скамейке спать не слишком-то удобно. С каждым новым кругом карусели я
вижу, как клошар меняет позу: лежит, то свернувшись калачиком, то на спине, согнув
ноги, то вытянувшись по стойке «смирно», так высоко натянув свой плед, что
открывается его впалый смуглый живот с волосатой дорожкой, убегающей в
по-модному полурасстегнутые джинсы. Ну что ж, наверное, среди клошаров тоже
бывают красивые и сексапильные…
А впрочем, с чего Алена взяла, что он красивый? Может, там и
смотреть-то не на что!
На соседней лавочке дремлет джентльмен в черных джинсах,
белом пиджаке и таком же черном фетровом «стетсоне», как у карусельщика. Он
опустил голову так, что поля шляпы прикрывают лицо, и, похоже, тоже дремлет, не
обращая внимания ни на что на свете, даже на то, что рядом с ним тощий
длинноволосый юнец неотрывно целуется с изящной, хорошенькой, похожей на
куколку, негритяночкой. Карусель пробегает мимо снова и снова, а они все
целуются да целуются. И как только дыхания хватает? Или они переводят дух,
когда Алена их не видит?
Еще одна молодая пара: он похож на кавказца, правда, весьма
цивилизованного, даже где-то утонченного, а может, и на турка (Алена плохо
разбиралась в восточных тонкостях, ну, конечно, негра от белого могла отличить
без ошибки). Он, значит, человек восточный, она — белесая, на редкость
бесцветная, плохо одетая, сияет бессмысленной улыбкой, однако глаза похожи на
осколки стекла — так и царапают все, на что смотрят… Алене кажется, что
царапают они именно ее.
Из-за этой пары Алене сегодня никак не удавалось испытать
хоть каплю удовольствия от катания и созерцания белых куполов Сакре-Кер. Едва
они с Лизочкой подошли к карусели, как рядом вдруг возникли эти двое.
— Здравствуйте, — картавя, сказал молодой человек. — Вы
русская?
Он тоже говорил по-русски, только с акцентом. Догадливость
его объяснялась просто: Атена с Лизочкой только что громогласно обсуждали, что
будут делать после катания на карусели: кататься с горки или есть мороженое?
Лизочка требовала того и другого сразу, Алена думала, как бы от того и другого
ускользнуть и сразу пойти домой: Марина наказала не опаздывать к обеду и
аппетит ребенку не портить.
— Да, — ответила она. — А вы?
— Меня зовут Руслан. Я тоже из России, — ответил он с
лучезарной улыбкой и еще более сильным акцентом. — А Селин, — указал он на свою
блеклую подругу, — она пар из.., то есть парижанка.
Наверное, Алене тоже следовало назвать себя, однако это ей
как-то и в голову не пришло. Она просто кивнула — мол, очень приятно, и что
дальше?
— Вам нравится Париж? — завел парень светскую беседу.
— Неня, — нетерпеливо сказала Лизочка, — пойдем на кисель!
— Извините, — сверкнул молодой человек улыбкой. — Мы не
будем вас задерживать. Мне просто хочется дать вам почитать… — Вроде бы в руках
у него минуту назад ничего не было (впрочем, клясться Алена не стала бы по уже
упоминавшимся причинам), но тут вдруг откуда ни возьмись появился разноцветный,
зеленовато-сиренево-белесый листочек, который он и протянул Алене.
Она машинально взяла, а потом спросила:
— Что это?
— Мы — свидетели Иеговы. Слышали о такой организации?
— Да, что-то такое слышала, — кивнула она, испытывая почти
неодолимое желание разжать пальцы и выпустить листочек и сдерживаясь
исключительно из вежливости. — Но, знаете, я скоро уезжаю, так что едва ли я
смогу приходить на ваши собрания.., и все такое.
— Никуда не надо приходить, — ласково улыбнулся молодой
человек. — Вы просто прочтите, что здесь написано.