Алена мигом обернулась, подбежала к ксероксу и схватила свою
главную драгоценность сегодняшнего дня. И улыбнулась козлобородому самой своей
обольстительной улыбкой. Он того стоил, ей-богу! Во-первых, не дал совершить
трагическую ошибку и утратить библиотечную книгу (дамы с рю де Баланс вкупе с
мадам де Флао, конечно, линчевали бы писательницу Дмитриеву, в этом не может
быть сомнений!), а во-вторых, всякий, кто называл нашу героиню (особу,
повторимся, постбальзаковского возраста) девушкой (mademoiselle по-французски
не что иное, как «девушка»), имел право на ее расположение.
— Спасибо, мсье, большое спасибо! Я такая souillon, то есть
нет, не неряха.., как это… — начала заикаться Алена. Она хотела сказать
«растяпа», но забыла слово.
— Вы имеете в виду — maladroit? — с улыбкой подсказал
любезный козлобородый мсье, оказавшийся к тому же очень догадливым. — Вы не
француженка? Должно быть, полька?
— Почему полька? — удивилась Алена.
— Считается аксиомой, что польские женщины самые красивые, —
улыбнулся мужчина. У него были отличные зубы, очень милая улыбка, и вообще при
ближайшем рассмотрении он оказался ничего еще, этакий обаяшка с сильным налетом
интеллектуальности. — Французы усвоили это еще во времена Первой империи
[7].
— Жаль вас разочаровывать, — усмехнулась Алена. — Я русская.
— А! О! — глубокомысленно произнес интеллектуальный обаяшка.
— Видимо, эта аксиома имеет отношение ко всем славянкам.
Честное слово, с каждой минутой мсье нравился нашей героине
все больше. Она бы не возражала получить от него еще парочку доказательств
такой милой аксиомы (все-таки ничто так не лечит сердечные раны, нанесенные
одним мужчиной, как комплименты, полученные от другого, пусть даже и похожего
слегка на козла), однако он перевел взгляд с ее груди на прижатую к ней книгу и
сказал:
— Да у вас настоящая древность! Судя по цвету бумаги, начало
прошлого века?
— Двадцатые годы, мне кажется, — уточнила Алена. — Определенно
сказать не могу — нет титульного листа.
— Это, наверное, мемуары?
— Совершенно верно.
— Литература такого рода всегда в цене, — задумчиво сказал
козлобородый. — Даже на русском языке. В Париже ведь много русских… А вы не
желаете продать вашу книгу?
— Как так — продать? — растерялась Алена. — Зачем? Кому?
Вам?
— Не мне, — покачал он головой. — Хотя я и занимаюсь
антиквариатом и даже имею магазин вон там, на рю Прованс, угол рю Лепелетье, но
я специализируюсь на старинных картинах, а также гравюрах и рисунках. Однако у
меня есть приятель, магазин которого называется «Les antiquites orientales» —
«Восточные древности», ну, и он довольно часто выставляет там антикварные
книги.
— Я не совсем понимаю, почему Россия вдруг сделалась таким
уж востоком, — сухо заметила Алена. — В смысле географическом? Или для
французов она до сих пор дикая Азия?
— Ради бога, извините, — пробормотал козлобородый. — Я вовсе
не хотел задеть ваши патриотические чувства. Это просто ужасно, до чего
обидчивы русские и вообще славяне! Я знавал одну обидчивую даму.., она была
полька…
— И красавица? — не удержалась от реплики Алена.
— Все еще да, хотя ей уже.., м-м.., хотя ее первая молодость
уже далеко позади, скажем так, — изысканно выразился козлобородый, но у нашей
героини, первая молодость которой тоже была уже позади, немедленно испортилось
настроение. Она ненавидела выражение «первая молодость», потому что оно
напоминало ей о знаменитой булгаковской осетрине, которая была второй свежести,
а не первой, единственной. Может быть, тут сыграло роль уязвленное самолюбие:
ведь некто, разбивший ей сердце, был молодости именно первой, сияющей и
сверкающей, а может быть, из-за избыточной мнительности, которой начинают
страдать все без исключения красавицы, перешагнувшие определенный возрастной
рубеж. Так или иначе, Алена мигом увяла, перестала улыбаться и играть глазами,
слушать продолжение про обидчивую польку не пожелала, а просто сообщила, что
книжку продавать не собирается, поскольку она библиотечная, извинилась, мол,
очень спешит, и, бросив козлобородому торопливое: «Au revoir!» — выскочила из
магазина, начисто забыв, что собиралась посмотреть также карнавальные костюмы и
маски.
«Да ладно, потом!» — подумала она, уже входя в подъезд
Марининого дома, но немедленно забыла о маскарадной экипировке опять… И, как
выяснится впоследствии, правильно сделала, потому что никакой карнавальный
костюм ей не понадобится. Так уж было предопределено!
Еще она забыла проверить, все ли листочки пересняла, и
вспомнила об этом только дома. Нет, слава богу, ничего не пропустила, ни одного
разворота, правда, один из них оказался перекрыт закладкой, а Алена этого не
заметила, поэтому посреди текста образовался белый прямоугольник с сердечком в
центре и столбиком цифр, в оригинале бледно-лиловых, а теперь ставших черными и
очень четкими. В центр сердечка попало слово «бросил».
Смешно! Кто кого? Некий И, некую АЛ Ну уж нет, это она его
бросила, она, она, она! Алена открыла книгу и нашла эту страницу. Оказалось,
что какой-то врач новочеркасского госпиталя не просто бросил своих раненых без
присмотра, но и выдал их на растерзание красным. Алена от руки восстановила
текст в своей копии, а потом настало время идти гулять с Лизочкой.
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ
Времени было три часа ночи — я как раз незадолго до этого
слышала, как били часы на старой башне… Она стояла над Свией, но удары колокола
разносились в ночной тиши через весь город, даже до тюрьмы достигали, хотя
услышать их можно было только таким настороженным слухом, какой был у меня
тогда. И вот лишь только стих последний глухой удар, как я услышала эти шаги,
возню в коридоре и также женский плач, жалобный такой плач, ну просто детский.
Вот, подумала, уже и детей начали хватать!