Она оставила меня, чтобы получить деньги с пары, которая
собиралась уходить, а я вернулся к своей еде – к своей первой еде, состоявшей
из песка, клея и кусочков кожи, наполненных солью. Я засмеялся про себя. Надо
выпить еще вина – вроде бы ничего не пьешь, но производит впечатление.
Убрав тарелку, она дала мне еще один графин. Я остался
сидеть в мокрых ботинках и носках, замерзший, на неудобной табуретке, напрягая
в темноте зрение и все больше напиваясь; прошел час, и она была готова идти
домой.
На этой стадии я чувствовал себя не лучше, чем вначале. Едва
поднявшись с табуретки, я осознал, что с трудом могу идти. Ног я не ощущал, и
пришлось даже посмотреть вниз, чтобы убедиться, что они еще при мне.
Симпатичная женщина сочла все это очень забавным. Я бы так
не сказал. Она помогла мне пройти по заснеженному тротуару, позвала Моджо, назвав
его просто «собакой», но с оттенком большого уважения, и заверила меня, что
живет «всего в нескольких шагах дальше по улице». Единственным приятным
моментом было то, что холод действительно уже не так меня беспокоил.
Я практически не стоял на ногах. Конечности у меня словно
свинцом налились. Даже предметы, залитые блестящим светом, уплывали из фокуса.
Болела голова. Я подумал, что наверняка упаду. Страх перед падением перерастал
в настоящую панику.
Но мы добрались до ее спасительной двери, и она провела меня
по узкому лестничному пролету, покрытому ковром, – подъем этот до того
истощил мои силы, что мое сердце заколотилось, а лицо пеленой заливал пот. Я
почти ничего не видел! Настоящее безумие. Я услышал, как она вставляет ключ в
замочную скважину.
На мой нос набросился новый чудовищный запах. Мрачная
квартирка оказалась кроличьим садком из штукатурки и фанеры, стены были увешаны
неотличимыми друг от друга плакатами. Но от чего исходит этот запах? Вдруг я
осознал, что источником его являются жившие у нее кошки, туалетом которым
служил обыкновенный ящик с землей. Я увидел этот ящик, полный кошачьих
экскрементов, на полу маленькой незапертой ванной и подумал: «Все, конец,
сейчас я умру». Я стоял и не двигался, сдерживаясь, чтобы меня не вырвало. В
желудке снова закружилась боль, на этот раз не от голода, и ремень показался
мне невероятно тугим.
Боль обострилась. Я понял, что придется совершить то, чем до
меня занимались здесь кошки. Либо сделать это сейчас же, либо опозориться. И
сделать это нужно будет в той же самой комнате. Сердце подпрыгнуло и застряло у
меня в горле.
– Что с вами? – сказала она. – Тошнит?
– Могу я воспользоваться этой комнатой? – спросил я,
указывая на открытую дверь.
– Конечно, – ответила она. – Проходите.
Я появился не раньше чем через десять минут, а то и позже.
Несложный процесс удаления отходов вызвал во мне столь сильное отвращение –
запах, ощущение и сам вид, что я не мог произнести ни слова. Но теперь все
закончилось. Осталось только опьянение и позорная попытка потянуться к выключателю,
потерпевшая полный крах: я хотел нажать на кнопку, но ощутил в своей руке, в
этой большой смуглой руке, лишь пустоту.
Я нашел спальню – очень теплую, заставленную посредственной
современной мебелью из дешевого пластика, лишенной какой-либо дизайнерской
индивидуальности.
Молодая женщина к тому моменту уже полностью разделась и
сидела на краю кровати. Я попытался рассмотреть ее получше, невзирая на
искажения, вызванные стоящей рядом лампой. Но ее лицо представляло собой массу
противных теней, а кожа казалась болезненно-желтой. Вокруг нее витал спертый
запах постели.
Я смог прийти к единственному заключению: по-идиотски
стремясь следовать современной моде, она ужасно худа, сквозь молочную кожу
выпирают ребра, грудь с крошечными мягкими розовыми сосками совершенно плоская,
а бедер вообще нет. Она была похожа на призрак. Но при этом она сидела и
улыбалась, как будто это было в порядке вещей, откинув на спину красивые черные
волосы и прикрыв тонкой ладошкой темный пушок.
Что ж, можно было не сомневаться в том, что за потрясающие
человеческие ощущения мне предстоит испытать. Но я к ней ничего не чувствовал.
Ничего. Я улыбнулся и начал снимать одежду. Первым делом стащил плащ – и сразу
замерз. Почему же ей не холодно? Потом я снял свитер и немедленно пришел в ужас
от запаха собственного пота. Господи Боже, неужели так было и раньше? А тело
было таким чистым на вид.
Она вроде бы не обратила внимания, за что я был ей
благодарен. Тогда я снял рубашку, ботинки, носки и брюки. Ногам все еще было
холодно. Я стоял голый, совершенно голый. Я не мог понять, нравится мне это
хоть сколько-нибудь или нет. Вдруг я увидел свое отражение в зеркале над
туалетным столиком и осознал, что главный орган, разумеется, был совершенно
пьян и заснул.
Она опять-таки не удивилась.
– Иди сюда, – сказала она. – Садись.
Я повиновался. Меня всего трясло. Я закашлялся. Кашель
начался со спазма, застав меня врасплох. Потом последовала целая серия
приступов, с которыми я не мог совладать, причем последний был настолько силен,
что ребра мне сдавило кольцо боли.
– Извини, – сказал я.
– Мне нравится твой французский акцент, – прошептала
она, гладя меня по голове, и слегка царапнула ногтями щеку.
Вот это ощущение мне понравилось. Я наклонил голову и
поцеловал ее в шею. Да, это тоже приятно. Далеко не так возбуждающе, как
склониться над жертвой, но приятно. Я попробовал вспомнить, как это было двести
лет назад, когда я слыл грозой деревенских девушек. Кажется, у ворот замка
постоянно торчал чей-нибудь отец, проклиная меня, потрясая кулаками и крича, что
если у его дочери будет от меня ребенок, то мне придется о нем позаботиться! В
то время это было замечательно весело. А девушки… Что за прелестные были
девушки!
– В чем дело? – спросила она.
– Ни в чем, – ответил я и еще раз поцеловал ее в шею.
От ее тела тоже пахло потом. Мне это не понравилось. Но почему? Ни один из этих
запахов не был таким резким, каким я воспринимал бы его в своем другом теле. Но
к этому телу они имели непосредственное отношение – вот что противно. Я не имел
защиты от этих запахов; из артефактов они превратились в то, что может
вторгнуться в мое тело и осквернить его. Например, пот с ее шеи перешел на мои
губы. Я знал, что это так, я чувствовал его вкус, и мне вдруг захотелось
оказаться от нее как можно дальше.
Но это же безумие. Она – человек, а я – тоже человек. Слава
Богу, в пятницу все закончится. Но какое право я имею благодарить Бога?
Ее соски терлись о мою грудь – горячие, острые, а плоть
вокруг них оказалась податливой и мягкой. Я обхватил рукой ее худенькое тело.
– Тебе жарко; я думаю, у тебя температура, –
сказала она мне на ухо. Она поцеловала мою шею так же, как я целовал ее.