– Могу я взять кусок хлеба? – спросил я. – Один
кусок хлеба. – Меня изводили запахи пищи, какими бы они ни были дурными. Я
не мог вспомнить, какова пища на вкус. Я не мог вспомнить ни текстуру пищи, ни
процесс питания, но надо мной брало верх нечто чисто человеческое. Я отчаянно
хотел есть.
– Если ты не уберешься немедленно, я вызову полицию, –
сказала она слегка дрогнувшим голосом.
Я попробовал прочесть ее мысли. Ничего. Я искоса осмотрелся
в темноте. Попытался прочесть мысли остальных. Ничего. У этого тела не было
такой силы. О, но этого быть не может! Я еще раз взглянул на нее. Ничего. Ни
проблеска мыслей. Никакой инстинктивной догадки, что она за человек.
– Ах так, отлично, – ответил я, одарив ее самой нежной
улыбкой, какую мне удалось выдавить, понятия не имея, что из этого вышло и
какое она произведет впечатление, – надеюсь, вы сгорите в аду из-за
отсутствия милосердия. Но Бог знает, я другого и не заслужил. – Я
повернулся и собрался уходить, когда она взяла меня за рукав.
– Послушайте, – сказала она, слегка дрожа от злости и
неловкости, – нельзя же вот так приходить и ожидать, что вас
накормят! – К белым щекам прилила кровь. Ее запаха я не почувствовал. Но я
уловил своеобразный мускусный аромат, наполовину естественный, наполовину
смешанный с духами. И внезапно заметил два крошечных бугорка у нее под платьем.
Вот удивительно! Я опять попытался прочесть ее мысли. Я сказал себе, что это
врожденный дар, я умею им пользоваться. Но ничего не вышло.
– Я же сказал, что отработаю пищу, – ответил я,
стараясь не смотреть на ее грудь. – Я сделаю все, что вы скажете.
Послушайте, мне очень жаль. Я не хочу, чтобы вы сгорели в аду. Ужасные слова.
Дело в том, что мне просто очень не повезло. У меня неприятности. Смотрите, вот
моя собака. Как мне ее накормить?
– Эта собака? – Она посмотрела сквозь стекло на Моджо,
который царственно восседал на снегу. – Вы, наверное, шутите. – Какой
пронзительный голос. Никакой индивидуальности. Почти все звуки теперь так
воспринимались. Металлическими и тонкими.
– Нет, это моя собака, – произнес я со слабым негодованием. –
Я ее очень люблю.
Она засмеялась.
– Да этот пес каждый вечер кормится у нас с черного хода!
– Отлично, превосходно. Хоть один из нас поест. Счастлив это
слышать, мадемуазель. Может быть, стоит пойти к черному ходу. Возможно, собака
и мне что-нибудь оставит.
Она издала сухой фальшивый смешок. Она явно разглядывала
меня, с интересом изучая мое лицо и одежду. За кого она меня принимала? Я не
знал. Черное пальто было не из дешевых, но и не принадлежало к разряду шикарной
одежды. Коричневые волосы мокры от растаявшего снега.
Сама она обладала некой утонченной чувственностью. Очень
узкий нос, изящной формы глаза. Потрясающе красивая фигура.
– Ладно, – сказала она, – садитесь там, за
стойкой. Я скажу, чтобы вам что-нибудь принесли. Что вы хотите?
– Все, что угодно, мне все равно. Благодарю вас за доброту.
– Хорошо, садитесь. – Она открыла дверь и, быстро
махнув рукой, крикнула собаке: – Иди с другой стороны!
Моджо никак не отреагировал – терпеливая гора шерсти. Я
вышел на улицу, на морозный ветер и велел ему идти к двери кухни. Я указал на
боковую дорожку. Он смерил меня долгим взглядом, поднялся, медленно прошел по
дорожке и исчез.
Я вернулся в помещение, снова обрадовавшись возможности попасть
в теплое место, хотя чувствовал, как в ботинках тает снег. Я прошел внутрь
ресторана, где было темно, не заметил деревянную табуретку и споткнулся о нее,
чуть не упал, но в конце концов сел. На деревянной стойке уже лежала полотняная
синяя салфетка, а на ней – прибор с тяжелым стальным ножом и вилкой. Я
задыхался от сырной вони. Присутствовали и другие запахи – жареного лука,
чеснока, горелого жира. Мерзость.
Табуретка оказалась в высшей степени неудобной. Жесткий
круглый край деревянного сиденья врезался мне в ноги, и я снова забеспокоился
из-за того, что в темноте ничего не видно. Ресторан уходил далеко вглубь,
впереди было еще несколько смежных залов. Но где они кончаются, я не видел. До
меня доносились звуки ударяющихся о металл огромных кастрюль – грохот пугал
меня, резал слух, я всеми силами старался не замечать его.
Снова появилась молодая женщина и с милой улыбкой поставила
передо мной большой бокал красного вина. От него исходил кислый, тошнотворный
запах.
Я поблагодарил ее. А потом поднял бокал, набрал полный рот
вина, подержал его во рту и проглотил. И сразу же поперхнулся. Непонятно было,
что случилось – то ли я неправильно глотал, то ли оно почему-то раздражало мое
горло, то ли что-то еще. Но я яростно кашлял, потом схватил тряпичную салфетку,
лежавшую рядом с вилкой, и прижал ко рту. Частично вино попало мне в нос. На
вкус оно было кислым и слабым. Меня охватило чувство страшного разочарования.
Я закрыл глаза и опустил голову на руку, непроизвольно
сжимавшую салфетку.
– Вот, попробуйте еще, – сказала она.
Открыв глаза, я увидел, что она снова наполнила бокал из
большого графина.
– Хорошо, – ответил я, – спасибо.
Я хотел пить, ужасно хотел пить. Фактически вкус вина лишь
усилил жажду. Но на сей раз просто не стоит глотать его так резко. Я поднял
бокал, отхлебнул небольшой глоток и попытался посмаковать его, но смаковать
оказалось практически нечего, и тогда я медленно проглотил жидкость – она
потекла в нужном направлении. Жидкая, очень жидкая, ничего общего с ароматным
сытным глотком крови. Необходимо научиться. Я допил содержимое бокала. Потом
налил себе еще бокал из графина и выпил до дна.
Поначалу я чувствовал одно только разочарование. Потом меня
мало-помалу начало подташнивать. Сейчас принесут еду, подумал я. А, здесь же
есть еда – жестянка, полная, по моему мнению, хлебных палочек.
Я вынул одну из них, тщательно ее обнюхал, убедился, что это
хлеб, и с дикой скоростью принялся грызть, пока палочка не исчезла. На вкус она
была – настоящий песок. Как песок в пустыне Гоби, что попал мне в рот. Песок…
– Как только смертные это едят? – спросил я.
– Не так быстро, – ответила молодая женщина и издала
короткий смешок. – А вы что, не смертный? С какой вы планеты?
– С Венеры, – сказал я, улыбаясь в ответ. – С
планеты любви.
Она неприкрыто разглядывала меня, и к ее белым щечкам снова
прилила краска.
– Ладно, побудьте здесь, пока я не освобожусь, хорошо?
Можете проводить меня до дома.