– Именно так я и сделаю, – ответил я. Тут меня осенило,
что это может означать, причем эффект оказался в высшей степени примечательным.
Наверное, я смогу лечь с этой женщиной в постель. Да-да, что касается ее, то
она определенно рассматривает такую возможность. Мои глаза скользнули по двум
крошечным соскам, так соблазнительно пробивающимся через черный шелк. Да, в
постель, подумал я, и какая у нее гладкая шея!
Между ног шевельнулся орган. Значит, что-то происходит,
решил я. Но интересно, насколько локализовано это чувство – набухание,
затвердение, и каким необычным образом оно поглощает мои мысли! Потребность в
крови никогда не была локальной. Я озадаченно уставился в пространство, не
опустив глаз и тогда, когда передо мной поставили тарелку спагетти в мясном
соусе. В ноздри пополз горячий аромат – расплавленный сыр, горелое мясо и жир.
«Уймись, – велел я органу. – Еще не время».
Наконец я посмотрел в тарелку. Внутри бесновался голод,
словно кто-то обеими руками выворачивал мне кишки наизнанку. Помнил ли я это
чувство? Видит Бог, в смертной жизни я достаточно голодал. Жизнь без голода мне
и не мыслилась. Но это давно стало полузабытым и ужасно далеким воспоминанием.
Я медленно поднял вилку, которой раньше никогда не пользовался, так как у нас
их не было – в нашем примитивном мире существовали только ложки и ножи,
просунул зубцы под массу мокрых спагетти и поднес их к губам.
Что они слишком горячие, я понял еще до того, как они попали
мне на язык, но остановиться я не успел. Я сильно обжегся и уронил вилку. Вот
это уже обычная глупость, подумал я, причем, наверное, пятнадцатая за вечер.
Что мне делать, чтобы действовать с бoльшим умом, терпением и спокойствием?
Я откинулся назад на неудобной табуретке – насколько это
возможно сделать, не свалившись на пол? – и попытался рассуждать здраво.
Я старался управлять новым телом, испытывающим нестандартные
ощущения и слабость – до боли промерзшие мокрые ноги, например, а внизу дует
сквозняк, – и совершал вполне понятные, но глупые ошибки. Надо было взять
галоши. Перед тем как прийти сюда, надо было найти телефон и позвонить моему
агенту в Париж. «Не думаешь, ведешь себя упрямо, как вампир, но ты не вампир».
Никакая температура дымящейся пищи явно не обожгла бы меня,
находись я в шкуре вампира. Но я не в шкуре вампира. Поэтому надо было взять
галоши. «Думай!»
Но как же это далеко от моих ожиданий. О боги! Я вынужден
заставлять себя думать, в то время как рассчитывал лишь получать удовольствие!
О, я-то рассчитывал, что погружусь в ощущения, погружусь в воспоминания,
погружусь в открытия; а на самом деле вынужден заботиться только о том,
чтобы продержаться!
По правде говоря, я воображал наслаждения, целую вереницу
удовольствий – поесть, выпить, получить в постель женщину, потом – мужчину. Но
ни одно из моих приключений пока что не принесло мне хотя бы намека на
удовольствие.
Что ж, в этой постыдной ситуации я мог винить только себя, и
от меня зависело, смогу я ее изменить или нет. Я вытер рот салфеткой – грубым
куском искусственной ткани, способной впитывать влагу не более, чем клеенка,
потом взял бокал вина и опять выпил его до дна. Меня захлестнула волна тошноты.
Горло сдавило, и даже голова немного закружилась. Господи Боже! Три бокала – и
я уже пьян?
Я снова поднял вилку. Липкая масса уже остыла, и я загреб в
рот целую горку. И опять чуть не подавился! Горло конвульсивно сжалось, как
будто стремясь спасти меня от удушения кучкой помоев. Пришлось остановиться,
медленно вдохнуть воздух через нос, сказать себе, что это не яд, а я не вампир,
и аккуратно прожевать массу, следя, как бы не прокусить язык.
Но я прокусил его еще раньше, и теперь этот кусок саднящей
плоти давал о себе знать. Рот переполнился болью, гораздо более ощутимой, чем
пища. Тем не менее я продолжал жевать спагетти и начал размышлять о том, какие
они безвкусные, кислые, соленые и вообще состоят из чего-то жуткого, и наконец
проглотил их, снова почувствовав болезненное сжатие, а потом в груди начал
опускаться жесткий комок.
«Так вот, если бы это досталось Луи, а ты оставался бы
собой, прежним самодовольным вампиром, сидел напротив и наблюдал, то ты не
преминул бы осудить его за все, что он делает и думает, тебе бы претила его
застенчивость, то, что он впустую тратит время на этот эксперимент, не умея его
прочувствовать».
Я еще раз поднял вилку. Прожевал очередную порцию и
проглотил. Нет, какой-то вкус все-таки был. Конечно, не тот пикантный,
восхитительный вкус, что свойствен крови. Он гораздо более банальный, а
спагетти волокнистые и липкие. Ладно, еще вилку. Может быть, еще понравится.
Кроме того, наверное, здесь просто не очень хорошо готовят. Еще порцию.
– Эй, притормозите, – сказала симпатичная женщина. Она
прислонилась ко мне, но через пальто я не чувствовал ее сочной мягкости. Я
повернулся, снова посмотрел ей в глаза, полюбовался длинными черными изогнутыми
ресницами и приятно улыбающимся ртом. – Вы же вообще еду не жуете.
– Я знаю. Я очень голоден, – ответил я. –
Послушайте, я знаю, что говорю ужасно неблагодарные вещи. Но не найдется у вас
чего-нибудь помимо этой свернувшейся массы? Понимаете, чего-нибудь пожестче –
мяса, может быть?
Она засмеялась.
– Такого странного мужчину я еще не встречала. Нет, правда,
вы откуда?
– Из Франции, из деревни, – ответил я.
– Хорошо, пойду принесу что-нибудь другое.
Стоило ей уйти, как я выпил новый бокал вина. У меня
определенно кружилась голова, но при этом мне становилось тепло и в своем роде
приятно. К тому же мне внезапно захотелось смеяться, и я понял, что уже начал
пьянеть.
Я решил присмотреться к другим смертным. Как необычно – не
улавливать их запах, не уметь прочесть их мысли! Я и голоса плохо слышал –
только неясный гвалт и шум. И какое новое чувство – мне одновременно и жарко, и
холодно: голова плывет в перегретом воздухе, а ноги замерзают на тянущемся по
полу сквозняке.
Молодая женщина поставила передо мной тарелку мяса, назвав
его говядиной. Я оторвал одно волокно, что ее, видимо, изумило – нужно было
воспользоваться ножом и вилкой, – впился в него зубами и выяснил, что оно
такое же безвкусное, как спагетти, но все же получше – почище, что ли? Я
довольно жадно прожевал его.
– Благодарю вас, вы были так добры ко мне, – сказал
я. – Вы настоящая прелесть, и я сожалею о своих резких словах, правда.
Мои слова ее заворожили, а я, конечно, просто играл роль. Я
притворялся личностью мягкой, а это не так.