Наконец я выбрался из душа, вытерся полотенцем и вновь
принялся рассматривать в зеркале доставшееся мне тело. Ни единого шрама, ни
единого недостатка. Руки и грудь мощные, но с гладкими мускулами. Ноги хорошей
формы. Лицо по-настоящему красивое, почти идеальная смуглая кожа. Хотя в
отличие от моего прежнего лица в этом не осталось ничего юношеского. Это было
типичное лицо мужчины – угловатое, немного жесткое, но симпатичное, очень
симпатичное, – возможно, благодаря большим глазам. При этом чуть-чуть
грубоватое. На нем уже пробивалась щетина. Надо побриться. Ну вот, еще одна
забота.
– Ну разве это не замечательно? – сказал я
вслух. – Ты находишься в теле двадцатишестилетнего мужчины, оно в
великолепном состоянии. Но это страшный сон. Ты делаешь одну глупую ошибку за другой.
Почему тебе не удается взять это препятствие? Где твоя воля, твоя сила?
Я весь покрылся мурашками. Моджо заснул в ногах кровати. Вот
оно, подумал я, нужно поспать. Погрузиться в смертный сон, а в момент
пробуждения увидеть, как в комнату проникает солнечный свет. Пусть даже небо
будет серым, все равно это чудесно. «Наступит день, – думал я. – Ты
увидишь мир при свете дня, ведь все эти годы ты мечтал об этом. Отставь в
сторону свою отчаянную борьбу, мелочи и страхи».
Но у меня зарождалось ужасное подозрение. Разве в моей
смертной жизни было что-то помимо отчаянной борьбы, мелочей и страха? Разве у
большинства смертных по-другому? Разве не об этом твердит целое скопище
современных писателей и поэтов: человек вынужден тратить жизнь на дурацкие
хлопоты. Разве это не жалкое клише?
Я был горько потрясен. По привычке я попытался еще раз
поспорить с самим собой. Но какой смысл?
В этом медлительном человеческом теле мне было ужасно!
Ужасно лишиться сверхъестественной силы. А мир – вы только взгляните на него:
грязный, изношенный, истрепанный на краях и полный несчастий. Да я даже и
разглядеть его толком не могу. Какой еще мир?
Да, но завтра!.. О Боже, еще одно жалкое клише! Я было
засмеялся, но тут на меня напал новый приступ кашля. На этот раз боль, причем
весьма значительная, перешла в горло, и заслезились глаза. Нужно поспать,
отдохнуть, подготовиться получше к моему драгоценному единственному дню.
Я щелкнул выключателем и сдернул с кровати покрывало.
Постель оказалась чистой, и на том спасибо. Я положил голову на подушку,
подтянул колени к груди, натянул до подбородка одеяло и заснул. Я смутно
сознавал, что если дом загорится, то я умру. Если произойдет утечка газа, то я
умру. Кто-нибудь может зайти с черного хода и меня убить. В самом деле,
возможна любая катастрофа. Но со мной Моджо, не так ли? А я устал, так устал!
Несколько часов спустя я проснулся.
Я ужасно кашлял и напрочь замерз. Мне потребовался носовой
платок, я нашел коробку с бумажными салфетками, решил, что они сойдут, и
высморкался раз, наверное, сто. Затем, получив возможность дышать, я в
состоянии странного лихорадочного измождения упал на постель, и у меня возникло
обманчивое ощущение, что я плыву, в то время как я по-прежнему лежал на
кровати.
Обычная смертная простуда, решил я. Дал себе так сильно
промерзнуть – и вот результат. Эксперимент будет подпорчен, но это тоже опыт, и
я должен его исследовать.
Когда я проснулся в следующий раз, у кровати стояла собака и
лизала меня в лицо. Я протянул руку, потрогал его мохнатый нос, посмеялся над
ним, снова закашлялся, горло саднило, и я понял, что кашляю уже давно.
Освещение стало чудовищно ярким. Чудесно ярким. Слава Богу,
хоть одна яркая лампа в этом тусклом мире. Я сел в постели. Сперва я был так
ошеломлен, что не смог разумно определить, что я вижу.
Небо за окном стало идеально голубым, трепетно голубым, на
натертый до блеска паркет падал солнечный свет, и мир оказался великолепно
светлым – и голые ветви деревьев с белой оторочкой из снега, и заснеженная
крыша соседнего дома, и сама глянцево-белая комната; свет играл на зеркале, на
хрустале туалетного столика, на латунной ручке двери, ведущей в ванную.
– Mon Dieu, Моджо, ты только посмотри, – прошептал я,
откинув одеяло, подбежал к окну и распахнул его настежь. В лицо ударил холодный
воздух, но что с того? Посмотри, какого сочного оттенка небо, посмотри, как на
западе высоко летят белые облака, посмотри на сосну в соседском дворе – какой
густой и прекрасный зеленый цвет!
Внезапно я безудержно расплакался и снова закашлялся.
– Настоящее чудо, – шептал я. Моджо ткнулся в меня и
слегка заскулил. Смертные неприятности и болячки не имели никакого значения.
Вот оно, библейское обещание, которое на протяжении двухсот лет оставалось
невыполненным.
Глава 12
Не успев ступить за порог дома навстречу великолепному
дневному свету, я уже знал, что это ощущение стоит любых испытаний или
болезней. И никакая смертная простуда, как бы она меня ни ослабила, не удержит
меня от прогулки на утреннем солнце.
И пусть моя общая физическая слабость сводила меня с ума,
пусть, тащась рядом с Моджо, я чувствовал себя сделанным из камня, пусть я не
смог подпрыгнуть вверх и на два фута, пусть от меня потребовалось колоссальное
усилие, чтобы открыть дверь мясной лавки, пусть с каждой минутой моя простуда все
больше и больше давала о себе знать – все это не имело ровным счетом никакого
значения!
Как только Моджо сожрал свой завтрак, состоявший из
выпрошенных у мясника обрезков, мы вдвоем направились упиваться солнышком –
меня пьянил вид солнечных лучей, падающих на окна и мокрые тротуары, на
сверкающие крыши ярко блестевших автомобилей, на стеклянные лужицы талого
снега, на прозрачные витрины и на людей – на тысячи, тысячи людей, спешащих по
своим дневным делам.
Как же они отличались от людей ночи – при свете дня они явно
чувствовали себя в безопасности, они ходили и разговаривали без малейшей
настороженности, занимаясь многочисленными дневными хлопотами, за которые очень
редко с подобной энергией берутся после наступления темноты.
Наконец увидеть оживленных матерей с сияющими детишками,
наполняющих фруктами корзины, посмотреть, как на слякотных улицах
останавливаются большие шумные грузовики для доставки, а могучего сложения
мужчины разгружают возле черного хода огромные ящики и картонные коробки с
товарами! Увидеть, как люди сгребают лопатами снег и расчищают окна, увидеть,
как милые рассеянные люди стекаются в кафе, где поглощают в огромных
количествах кофе и благоухающие горячие завтраки, просматривая утренние газеты,
волнуясь из-за погоды или обсуждая дневную работу. Как завороженный, смотрел я
на группы одетых в форму школьников, бросивших вызов ледяному ветру, чтобы
устроить игры на утопающей в солнце асфальтированной площадке.