Человек в чужой форме - читать онлайн книгу. Автор: Валерий Шарапов cтр.№ 38

А как облегчила работу диспетчерская с телефонами! И никаких проблем теперь и со смазочным материалом, всего вдоволь, в хранилище порядок, красота, медные баки — с веретенным и машинными маслами — надраены так, что глядеться можно, бидоны новехонькие, чистые.

Двор освобожден от постылого хлама, который накапливался все то время, когда вкалывать надо было без перерыва и не было времени оглядеться и навести порядок.

А уж общежитие — слов нет, какая красота. Раньше не было возможности устроить отдельные помещения, трудящиеся проживали не комнатами, а целыми этажами, и койки стояли вплотную одна к другой. Как при таких условиях требовать мало-мальской производительности, особенно если лично проживаешь на отдельной площади? Теперь этажи были разбиты на отдельные квартиры — сказка! Как выразился Максим Максимович: ночной санаторий, только Дома культуры не хватает.

И это самое общежитие, сияющее свежей побелкой, новыми окнами, одновременно резало глаз и главбуху-формалисту, и ей, директору. Потому что понимает Вера Вячеславовна: вот придет контрольно-ревизионное управление или товарищи из Минконтроля, и прозвучит прямой вопрос: из каких фондов произведено? Откуда, дорогая товарищ Гладкова, изыскали материалы, расходники, скобянку, стекла, а главное — рабочие руки? А уплачено ли им, и внесено ли в соцстрах, налог на бездетность и прочее?

И это только малая толика того, что может стрястись, о чем загробным голосом вещали попеременно и совесть, и мучитель-главбух при каждом удобном случае. Он принципиально теперь самолично приносил на подпись любую, самую ничтожную бумагу — лишь ради того, чтобы лишний раз побормотать, указывая на недопустимость. Конечно, не директору лично, а так, про себя, в пространство, ворча по-стариковски.

Прав главбух. Можно сколь угодно долго утешать себя тем, что все на благо трудящихся,— беда в том, что осчастливлены трудящиеся только те, что работают на одной отдельно взятой фабрике под руководством товарища Гладковой. И светлое настоящее для них построено на том, что недополучили другие, точно такие же трудящиеся, с тысяч других предприятий, директорам которых не повезло со «связями».

А этот восторженный жар, который охватывает ее каждый раз, когда Максим Максимович появляется со своим планшетом, достает очередные листки и начинает: «Я тут подсчитал и кое-что выяснил…» Не воровской ли это жар, пусть и вывернутый, замаскированный: ага, значит, можно что-то урвать для себя, чтобы производительность труда повысить, показать результаты и, в конечном счете, получить переходящее Красное знамя, грамоту…

«Я же не для себя! Мы все вместе, дружной армией вместе со всем трудовым народом идем в наступление за хорошую жизнь, за свое счастье, за коммунизм… Ведь это и есть счастье — под руководством партии работать на благо Родины, свою долю труда вкладывать в строительство замечательного будущего…»

Она вздохнула: «Во-о-о-от! И вот если прокурор спросит, для чего все это,— так и говори».

Вера Вячеславовна устала, запуталась в мыслях, уже не могла понять, права она или нет, и страдания городничего ей уже не казались комичными, вызывая не гадливость, но настоящее, искреннее сострадание. И хорошо знакомый итог — немую сцену — она ожидала уже с ужасом, как Страшного суда. В какой момент явится ее личный Ревизор, Тот, Кто Спросит? Вот за эту вот заботу о благе собственных сотрудников, собственного производства, собственных результатов… и примет ли он в оправдание слова вместо бумаг?

И все-таки железнодорожная ветка нужна, и сильно, и просто невероятно. Ее строительство позволит снизить затраты на перемещение, сократить время. Что же делать? Может, отработаем последний объект, самый распоследний, не для себя же — а потом все, до смерти никакой кривды!

«Кривда — вот оно, правильное слово. Нет ничего тайного, что не стало бы явным, и в моем случае будет так же… а вот поймет кто-нибудь что-нибудь, послушает ли мой лепет?»

Вера Вячеславовна украдкой бросила взгляд на дочь. Оля, сжав кулачки, сияющими глазами взирала на сцену, где блистательный Ильинский мастерски представлял господинчика без царя в голове, и бледные щеки вспыхивали от того, что врет при ней кто-то другой.

«Вот вскроется это мамино вранье, как она к этому отнесется? Она же не понимает, что порой приходится кривить душой, и не поймет еще долго. И перед ней, как перед своей совестью, не оправдаешься!»

Она попыталась еще раз: «Но ведь, случись чего, отвечать будешь не ты? Максим Максимович…»

Стало еще противнее. Значит, виновна, если ищешь, на кого бы свалить. Он-то уверен в своей правоте, он-то перед собой прав: «борюсь за каждую копейку, чтобы жизнь облегчить людям, и все равно, что обо мне подумают». Возможно, он такой бесстрашный потому, что все-таки отставник, ну и связи, куда без них.

Вера неоднократно принимала его приглашения на полу- и совершенно официальные мероприятия, и общались они там с такого уровня людьми, что иной раз и пугало. И все-таки, хорошо ли прятаться за спину человека, который искренне почитает себя правым и неуязвимым?

Грянули аплодисменты, Вера очнулась. Вот, оказывается, уже закончился спектакль. «Да, пора завершать терзания»,— решительно думала она, аплодируя стоя. Восторг, испытанный от этой мысли, был совершенно искренним.

Как только вернется Кузнецов, необходимо с ним объясниться. Таким образом он работать более не будет.

—Эй, малые! Все вкалываете? Что, трудолюбивые аль просто жадобы?

Колька глянул с лесов: внизу толпились, задрав головы, фабричные.

—Чего вам?— спросил Анчутка, продолжая работу, но по его затылку белобрысому ясно читалось: напрягся и боится.

Все дело в том, что в общагу уже вселились, и первыми девчата. Отработав смену, они носились, тряся юбками и треща сороками, туда-сюда, налаживая быт. Свежие, отъевшиеся на городских харчах, но и невооруженным взглядом было видно, что деревенские. У всех какие-то припасы, жуют чего-то, икры у иных такие, как у местных девчонок руки. Вежливый, говорливый Анчутка со своими кудрями и синими глазами тотчас привлек всеобщее внимание: уж и снедь разнообразную таскают, и ко всем услугам готовы, от «снимай, Яшенька, давай зашью», до «пивка после работы?».

«Наплачется с ним Светланка, если что серьезное»,— благодушно думал Колька, наблюдая этот шабаш.

Беда разразилась тогда, когда и пацаны вселились, и тоже из других краев и подмосковных деревень, по оргнабору, но все, как один, с лютой ненавистью ко всему «городскому». По преимуществу наглые, вечно лузгающие и уже мордастые.

Против Яшкиного обаяния не тянули, у девок не пользовались особым успехом и потому обижались.

И вот сегодня, не наблюдая на лесах командования, фабричные решили расставить точки над «i», а если фартанет, то и фингалы. А ведь Максим Максимович попросил все закончить к его приезду, и военспецы работали круглосуточно и посменно.

Вот почему на часах семь вечера, четверо, в том числе Колька с Анчуткой, орудуют на лесах, а эти, фабричные, вместо того чтобы готовиться к ночной смене, пришли разбираться: восемь против четверых.