«Однако для того, чтобы эти самые данные сообщить, придется нарушить субординацию — дело как минимум непривычное, а вообще — немыслимое. Что ж тогда делать-то?»
Озарение пришло внезапно, по дороге домой. Сергей даже по лбу своему тупому прихлопнул: вот же рукавицы, за поясом! Под боком же видный специалист по пропавшим супругам.
…Выслушав его рассказ, товарищ Введенская, она же Сергеевна,— заметно пополневшая, помягчевшая, но по-прежнему остроглазая и хитроулыбчивая,— постучала пальчиками. Быстро глянула в окно, убедилась, что бдительной золовки Натальи не видать.
—Сергей Палыч, я вас поддерживаю — понятно, не в связи с историей на Нестерова. Хвататься за версию, подброшенную кем-то на месте,— последнее дело. Вспомните самоубийство несчастного Зыкова.
—Согласен.
—Понятно, не мне вам про укрывательство проповедовать, да и в моем положении немного возможностей-то. Нерукопожатная я.
—Кать, да я ж не думал…— начал было Акимов, но Катерина прервала:
—Понимаю, понимаю. Тс-с-с-с. Постараюсь поскорее выяснить, а там надо будет нам как-то по-тихому оперативочку запилить, чтобы ни ваши, ни тем более мои не застукали.
Чуть подумав, предложила:
—Заскочите завтра, скажем, около одиннадцати, в сберкассу, я тоже подтянусь — будем надеяться, что к этому времени уже что-то выясню.
Глупо было сомневаться в том, чтобы такая цепкая пиявка, как Сергеевна, не оправдала бы надежд. Теперь они стояли в сторонке, делая вид, что заполняют формуляры,— чего сроду не делали, за ненадобностью и отсутствием средств,— и Катюха вполголоса излагала телеграммным стилем:
—Следак — Григорий Саныч Богомаз, мой однокурсник. Отличный мужик, светлая голова. Отправляйтесь прямо на Петровку, вот внутренний номер,— она быстро накалякала на формуляре,— скажете: «От Кати», он поймет.
Расцеловать бы эту куницу хитроумную, да неловко: прилюдно да такие вольности. Пусть из народу один Кадыр за стеклом, и все-таки не стоит. А вот чмокнуть в щеку по-дружески можно запросто.
—Сергеевна, ты бесценный человек. Глупый я чурбан, такой брильянт упустил!
Она хихикнула:
—Вы не в моем вкусе, товарищ лейтенант. Мне бы что попроще.
И, посерьезнев, добавила:
—И на будущее, Сергей Палыч, осторожнее. Ведь если совершено убийство, то вина ваша, понимаете? Не смогли уберечь, промолчали, отвернулись.
—Кать, не надо.
—Не обижайтесь. Надо, Сергей Палыч, надо. А надо потому, чтобы навсегда запомнить: бояться следует только того, что по причине твоего головотяпства страшное преступление и совершится, и останется нераскрытым. Кого собирать-то теперь, по фрагментам? Да и нет их наверняка уж. Спросите у Гриши, может, что придумаете.
Она вздохнула, потерла лоб:
—Но ведь и с другой стороны, помните: улик против Яковлева нет, так?
—Косвенных достаточно.
Катя отмахнулась:
—Ой, Сергей Палыч, бойтесь косвенных, они самые страшные! Нет ничего для следователя страшнее, как человека заловить только по уликам косвенным, хоть сто раз веским. Очень нам всем повезет, если этот Яковлев — если виновен, подчеркиваю,— проявит свою подлую сущность. Сбежит, скажем, покусится на кого. Иначе… а вдруг не виноват? Вдруг все эти улики — случайность, просто стечение обстоятельств? И твоими стараниями невиновного под нож подведешь, сам палачом станешь.
Она глянула на часы, заторопилась:
—В общем, удачи,— и прошмыгнула прочь.
…Григорий Саныч оказался плотным, улыбчивым, очкастым крепышом, со светлыми северными глазами и носом, свернутым набок, вследствие чего отчетливо гундосил. Менее всего походил он на носителя внушительного титула, красовавшегося на табличке служебного кабинета. Усадив Акимова, налил чаю и пригласил: «Рассказывайте». Слушал внимательно, не перебивая, вопросов не задавал, лишь что-то быстро чирикал в блокноте и лишь однажды влез в сейф, из которого вылез уже с конвертом в руках. Когда Сергей иссяк, товарищ Богомаз протянул ему несколько фото:
—Гляньте, Сергей Палыч, есть что общее? Понимаю, что смотреть тут особо не на что, на этом участке путь идет под горку, удар был сильный. Грубо говоря, в лоскуты. Но все-таки.
Смотреть было на что, хотя совершенно не хотелось. Да и лица, строго говоря, не было: месиво сплошное, осколки костей да остатки волос.
—Боюсь ошибиться,— признался Акимов,— и не разглядывал я пристально, что в глаза бросилось. Родинка надо ртом и на шее, только и заметил… вот тут вроде есть, хотя, может, пыль на объективе?
Григорий Саныч, кивая, снял очки, принялся протирать:
—Знаете, мне этот Яковлев тоже не показался. Сослуживцы тет-а-тет признают: снабженец до мозга костей, скобарь скобарем, как пошил пальто до войны, так из него не вылазит. Соседи вторят: прижимистый, хитроумный, за копейку удавится.
—Расточительный хозяйственник — это как-то…
—Вы правы. Но и с делом о пропаже не показалось вам, что нарочито все, вот это нытье его, жалобы, показная беготня по моргам, покатушки по станциям — дивитесь, как я переживаю, аж весь извелся. Ныл, все ноги стоптал, на каждой станции в обе стороны ветки выходил и местным фото показывал…
Григорий Саныч принялся тереть свой и без того кривой нос, в результате чего кончик его, бульбой, смешно покраснел:
—Как товарищ Станиславский говорил: не верю. Что там у вас с бухгалтерией вэ-чэ — не знаю, но вот выгоду от пропажи Галины он поимел немалую.
—Какую же?
—Осязаемую, материальную. Ведь скончалась и теща — после происшествия старушке-сердечнице много не понадобилось,— он получил в единоличное пользование роскошную жилплощадь.
—Даже так.
—Да. Семейство это, Шамонай, птицы высокого полета, заслуженные люди: отец был генерал Генштаба, мать — доктор медицины. Сам же Яковлев — так, интендант с красной корочкой, административно-хозяйственное управление. Эдакий мезальянс, и сразу возникает подозрение: не пожелал ли голодранец пристроиться в хорошую семью?
Гриша надел очки, достал пачку, предложил Акимову. Закурив, принялся ходить туда-сюда по кабинету, раскачиваясь, как на палубе:
—И вот иные фактики. Две с половиной тысячи, снятые на шубку, якобы пропали вместе с Галиной — и столько же внесены, по ценному свидетельству вашего знакомого, безутешным супругом в сберкассу на окраине. Причем на следующий же день после пропажи жены.
—Как-то не вяжется.
—Подмывает картину невыносимых страданий по случаю пропажи любимой. А вот есть еще момент: спрашивается, зачем далеко? На Мещанке есть сберкасса, в следующем доме.
—Заначивает?
—Зачем же? Ни жены, ни тещи уже нет, так от кого пытается скрыть?
В задумчивости следователь Богомаз принялся пускать колечки — одно, второе, третье, четвертое, наконец,— разогнал ладонью, точно устыдившись легкомысленного занятия: