– Ты что, о мой малодушный герой, совсем умом рехнулся? Они ж нас на куски разрежут!
– Пусть режут… Сначала пусть только попить дадут!
– Да не дойдем мы! – с досадой отозвался Шендерович. – Захотим, а не дойдем! Спечемся! Нет, страдалец, вперед и только вперед! Вон птичка как чешет!
– Не могу больше, Миша! – повторил Гиви, опускаясь на песок. – Все.
– Вставай, дурень! Они ж нас наверняка хватились уже! Чад этих своих в погоню выслали!
– Вот и хорошо! Пусть догоняют. А не догонят, тоже ничего. Умру лежа.
– Вставай, – прохрипел Шендерович, склонившись над Гиви и морщась оттого, что солнце било ему прицельно в макушку, – вставай, ублюдок!
– Не встану! – пробормотал Гиви, выплюнув сухой песок.
– Встанешь! – угрожающе сказал Шендерович.
– Нет!
– Ты ж южный человек! Грузин, практически грек! Ты ж должен жару любить!
– Какой я южный, – вяло отмахнулся Гиви, не поднимая головы, – я в Питере родился, чтоб ты знал!
– А гены? А горячая кровь? А зов предков? Вставай, сукин сын!
– Пошел вон! – отчеканил Гиви, трепеща от собственной смелости. – Авантюрист недоделанный.
– Свинья малодушная, – отреагировал Шендерович, – аккуратно пиная Гиви носком ботинка под ребра, – я, что ли, тебя сюда притащил?
– Притащил. Ох, не надо!
– Надо! – холодно сказал Шендерович, отводя ногу для следующего пинка. – И учти: третий будет в морду.
Птица вновь уселась на ближайший бархан, поглядывая на них с благожелательным интересом.
– Ладно… встаю я, встаю. Ну что прицепился?
– Ну вот и умница, – ласково сказал Шендерович. – Давно бы так.
Птица почистилась, аккуратно выдернула перо откуда-то из-под мышки и вновь взлетела, выжидательно оглядываясь на путешественников.
– Животного бы постыдился, – укорил Шендерович.
…Солнце палило уже и вовсе невыносимо. Тени от скал сократились до минимума, а черная крестообразная тень от птицы колеблясь скользила по невысоким песчаным дюнам, которых вокруг становилось все больше.
– Это она нарочно, – прохрипел Гиви пересохшим горлом.
– Птицам, о, мой недоверчивый спутник, злокозненность неведома. У них мозга на копейку…
Птица вновь уселась на камень и принялась чистить перышки.
– Ишь ты, – прокомментировал Шендерович, – старается. Чистоплотная…
Он подобрал горсть песка и бросил ее в птицу. Та опять взлетела, что-то оскорбленно прокричав в сторону Шендеровича.
– Сама дура! – обиделся тот.
– Слушай, да отвяжись ты от нее, – устало проговорил Гиви, – что к животному пристал?
– Соображать должна, – пояснил свое поведение Шендерович. – Пускай к воде выведет.
Он приложил ладонь козырьком и уставился в раскаленный полдень. Воздух дрожал и переливался, дробился на блестящие зеркальца, пустыня вдали казалась вымощенной стеклом…
– Ох, – Шендерович вдруг резко остановился и схватил Гиви за плечо, – глянь-ка туда…
– Мамочка моя, – пробормотал Гиви.
В воздухе воздвигался город. Золотые, зеленые, бирюзовые купола отсвечивали на солнце, гордые белые башни дышали лунной прохладой, холодные искрящиеся струи фонтанов били высоко в небо, осыпая многоцветной радугой пышные пальмы.
– Вот это да! – благоговейно шептал Гиви, таращась на нестерпимый блеск золотых крыш. – Гляди, Миша, какой город! Вот куда нам бы надо!
– Мираж, – прозаично осадил его Шендерович, – типичный мираж… самый что ни на есть обыкновенный.
– Разве такая красота может быть обыкновенной? Ты ж погляди!
– Распространенное в таком вот климате явление. Пустыня, чего ж ты хочешь?
– Пить хочу, – вспомнил Гиви.
– Мираж бывает исключительно в условиях пониженной влажности. Где, кстати, эта чертова птица?
– Вот она…
Птица сидела на кромке очередной скалы и опять чистила перья. При виде Шендеровича она настороженно приподняла и вновь опустила хохолок.
– У-у, курица, – устало прошипел Шендерович.
Птица выразительно пожала плечами и отвернулась.
– Миша! – вдруг сказал Гиви, с трудом отводя глаза от белых стрельчатых арок, которые медленно таяли в голубоватой дымке. – Глянь-ка, на чем она сидит…
То, что поначалу казалось обломком скалы, обернулось выветрившейся каменной кладкой. Ее порядком присыпало песком, но почва вокруг была темнее по сравнению с окрестной, и сквозь нее там и сям прорастали тусклые зеленые кустики.
– Вода! – Гиви хотел закричать, но из горла вырвался лишь сиплый шепот.
– Ты гляди, – Шендерович был удивлен не меньше, – колодец!
* * *
Птица сидела на краю каменного желоба, время от времени ныряя грудкой вниз и поднимая крыльями тяжелые брызги.
– Животное, а тоже соображает, – одобрил Шендерович.
Он тоже замотал головой, как мокрая собака, стряхивая воду на песок.
– Может, они все-таки нас догонят? – со скрытой надеждой спросил Гиви.
Шендерович, опасно балансируя, взобрался на каменную кромку колодца и из-под руки посмотрел вдаль. Птица покосилась на него черным глазом и чуть отодвинулась, однако же не взлетела, а вновь занялась своим блестящим оперением.
– Вроде все чисто, – констатировал Шендерович, слезая.
– Что-то это странно, Миша…
– А раз так ты трепещешь, о демон пустыни, – сказал Шендерович, иезуитски улыбаясь, – вставай! Пошли! Будем бежать погони, пока хватит наших слабых сил!
– Нет! – заорал Гиви, покрепче вжимаясь в песок.
– Ну так не трепыхайся. Да не дрейфь ты! – сжалился Шендерович, наблюдая за противоречивой гаммой чувств на лице спутника. – Они небось только к утру расчухались, братишки эти. А днем никакой дурак по пустыне добровольно не попрется. Потому пребудем мы тут до сумерек, переждав палящий зной, испускаемый огненным оком, а потом, когда падет на иссушенную землю благодатная прохлада, нальем воду в благословенный сосуд, в просторечье именуемый бутылкой, и пустимся…
– Я ее выбросил, – виновато сказал Гиви.
– Что-что?
– Она тяжелая была, и я ее выбросил. Все равно воды не было…
– Ты что, о мой неизлечимый друг? Ты, хранитель воды, коему был доверен сей жизненно важный предмет, взял и, как последняя салага, выкинул бутылку? Ну и кто ты после этого?
Гиви виновато моргал.
Шендерович задумался, почесывая мокрый затылок.
– Ладно, чего там… Ближе к ночи омочим свои одеяния в этом источнике жизни и чухнем… Может, к утру куда-нибудь и выйдем…