– Или… Ма, а что, если нам уехать на восток? Учитель Ли говорит, там школы лучше. Цивилизация. И я уже научилась кое-чему из книг…
Сверкает молния. Раз, еще раз, одна за другой. Когда вспышки прекращаются, Люси моргает, ослепленная. Ощущение такое, что в комнате стало еще темнее, как потемнело и лицо ма. Гнев прошел. Осталась только печаль, которая преследует красоту ма. Ее боль.
– Она вцепилась в тебя когтями, – говорит ма. Ее пальцы сжимают руку Люси. – Эта земля застолбила тебя и твою сестру – вас обеих, ши ма?
[80]
Так говорит ба. Шакалы и их закон говорят иное. Откуда Люси знать, если ни в каком другом месте она не жила? Она не может ответить.
– Ты мне делаешь больно, ма. – Рука ма меньше руки ба. Изящная, когда в перчатке. Но хватка ее сильнее. – Мне больно!
– Ни цзи дэ
[81], что ты говорила, когда мы ходили к твоему учителю? – ма отпускает руку Люси. Она сжимает мешочек под платьем. Хотя теперь он, вероятно, пуст, и шакалы ничего не нашли внутри, ма, кажется, получает от этого мешочка некоторое утешение. – Ты хотела пойти одна. Ты сказала, что тебе не нужна… – Голос ма ломается. Она гладит щеку Люси. Прикосновение такое знакомое, что Люси может – и будет это делать долгие годы – вызывать это ощущение, закрыв глаза. Ма задерживает Люси на затянувшееся мгновение, потом отпускает. Они слышат стук из сарая.
– Иди, помоги Сэм, – говорит ма. – Ликай во, нюй эр
[82].
Это ее последние слова, обращенные к Люси.
* * *
К тому времени, когда возвращается без доктора ба, ма теряет все слова. Люси и Сэм стоят на коленях у матраса, мокрые от пота и какой-то странной воды, но ма их не видит.
Ба рычит. Он тащит Люси и Сэм в сарай, говорит, чтобы они сидели там. Они засыпают, прижавшись друг к другу – так теплее. В их сновидениях визжит ветер и ма…
Они просыпаются и видят невероятное солнце.
Люси стоит и смотрит. Крыша сарая отсутствует. Внизу долина родила озеро. Исчез ручей, исчезли хибарки шахтеров. На Южной стороне видны только крыши. На крышах сгрудились люди. Их хижина, стоящая вдали от других, отодвинутая на край долины на непригодную для жилья землю, единственная осталась целой.
И тут они видят ба – он идет к ним. Его грудь в грязи и крови – запах ужаса.
– Ребенок родился мертвым. Я его похоронил. А ваша ма…
Люси открывает рот. На этот раз ба не называет ее да цзуй. Не говорит, чтобы она помолчала. Он закрывает ее рот ладонью. Они оба замирают, как озерная вода. Его мозоли скребут по ее зубам.
– Ни слова больше. Ни одного твоего треклятого вопроса. Тин во?
Ба ведет их к берегу озера. Он толкает их в воду, и руки у него твердые. На лице Сэм – паника, на губах пенится слюна. Люси плывет легко; она пустая. Она помогает Сэм. Ба не смотрит на них. Сам он долгое, долгое время остается под водой, преподавая им какой-то урок. Скорее всего, урок выживания. Или страха. Или ожидания. Он так никогда и не скажет – какой.
Ба, который наконец появляется на поверхности – вода струями льется с него, – другой человек. Люси еще несколько недель не вполне отдает себе в этом отчет, пока не начинают действовать кулаки.
* * *
Что они теряют за эту трехдневную грозу:
Крыша сарая.
Платья.
Ребенок.
Лекарства.
Три книги со сказками.
Смех ба.
Надежду ба.
Инструменты золотоискателя.
Золото в доме.
Золото на холмах.
Все разговоры о золоте.
Ма.
И хотя они узнают об этом только через несколько лет, они теряют девичество Сэм. Оно выметено и выскоблено раз и навсегда. Исчезло так же, как исчезло тело ма. Сэм, которая выплывает из озера, не отжимает досуха свои длинные волосы, не расчесывает их сотней заботливых движений. Сэм обрезает их. «Траур», – говорит Сэм, хотя ее глаза блестят. Отмытое солнце ярко отражается стриженой головой Сэм. Люси потеряла одного брата, но приобрела другого: в эту ночь рождается Сэм.
Часть третья
XX42 / XX62
Ветер Ветер Ветер Ветер Ветер
Девочка Люси.
Солнце сползает по этим холмам, и вот – ты сползаешь тоже. Я знаю эту усталость до мозга костей, усталость, которую вы с Сэм, вероятно, чувствуете в дни бегства. Я знаю, что такое бежать, когда ты слышишь у себя за спиной дыхание твоего прошлого, когти, торчащие из тьмы. Я не жестокий человек, что бы вы ни думали.
Девочка Люси, сколько раз я хотел дать тебе спокойную, легкую жизнь. Но, если бы я сделал это, мир пережевал бы тебя, как пережевал эти бизоньи кости.
У меня теперь нет другого времени, кроме ночи, и этот ветер – единственная разновидность голоса. Твои уши в моем распоряжении до восхода солнца. Еще не слишком поздно.
Девочка Люси, теперь осталась всего одна история, которую стоит рассказать.
* * *
Каждая душа на этой территории знает год, когда первый человек извлек золото из реки, и вся страна замерла, сделала вдох, который засосал в себя фургоны со всего запада. Всю твою жизнь ты слышала, что история начинается в 48-м. И, когда люди рассказывали тебе эту историю, ты хоть раз спросила – почему?
Они рассказывали эту историю, чтобы заткнуть тебе рот. Рассказывали, чтобы заявить свои права на нее, чтобы сделать ее своей, а не твоей. Они говорили это, имея в виду, что мы появились слишком поздно. Воры – так они нас называли. Они говорили, что эта земля никогда не будет нашей.
Я знаю, ты любишь, чтобы слова были записаны и прочтены учителем. Я знаю, ты любишь все аккуратное и красивое. Но пора тебе выслушать истинную историю, а если она доставит тебе боль… что ж, ты, по крайней мере, станешь сильнее.
А теперь слушай. Скажи себе, что это ветер дует тебе в уши, если не можешь по-другому, но я полагаю, эти ночи принадлежат мне, пока вы не похороните мое тело.
Та история, что в твоих книгах, – абсолютная ложь. Золото нашел не мужчина, а мальчик твоих лет. Двенадцати. И было это не в 48-м, а в 42-м. Я знаю, потому что нашел его я.
* * *
Правильнее сказать, это Билли первым прикоснулся к золоту. Билли был моим лучшим другом, мужчиной лет сорока, хотя сказать точно было трудно, а он, конечно, не распространялся на этот счет. Сегодня люди назвали бы его помесью: ма его была из индейцев, а ба – одним из тех маленьких, темных бакеро, пришедших через южную пустыню. Они дали Билли два имени: одно – непроизносимое для большинства людей, а другое – для большинства произносимое, еще они дали ему кожу цвета свежесодранной коры толокнянки. И кожа его сияла в реке, когда он ловил руками рыбу.