Земли обетованные - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Мишель Генассия cтр.№ 62

– Берни сказал, что в вашем кибуце все по-прежнему сталинисты, это правда?

– Ну, это слишком сильно сказано, мы уже «перевернули страницу», но остались марксистами. И мы не отреклись от прошлого, не забыли, что благодаря Сталину получили оружие в сорок восьмом году: когда на нас напали арабы, это он приказал чехам поставлять нам пулеметы. Не будь Сталина, Израиль прекратил бы свое существование.

Ее аргумент показался мне странным, но я решил не вступать в полемику и спросил:

– А помимо хора, чем вы занимаетесь в свободное время?

– Стараемся жить разнообразно, стремимся накапливать не материальные блага, а знания, интересуемся всем, занимаемся разными вещами; я вот, например, увлеклась кондитерским делом, обожаю заниматься выпечкой. Но мы не слишком любим такие буржуазные занятия, как макияж, салонные танцы, карточные игры. А ты, Мишель, что хотел бы освоить?

– Кроме французской литературы? Даже не знаю…

– Литература – это не так уж плохо. А на военной службе ты был?

– Нет, у меня отсрочка до окончания учебы.

– А ты, Берни? Как тебе удалось избежать армии?

– Я пацифист, так что воевать во Вьетнаме для меня неприемлемо. Я подал заявление об отказе от армии по религиозно-этическим соображениям, а для второго призыва уже не подхожу по возрасту.

– Что ж, ты сделал хороший выбор, это грязная война.

И вот именно в этот момент я совершил дурацкую ошибку: мне следовало бы знать, что это запретная тема, которую ни под каким предлогом нельзя затрагивать и подвергать сомнению. Я спросил:

– Why? ^[131]

Джен и Берни воззрились на меня так, будто я сказал что-то неприличное.

– Why? – возмущенно переспросила Джен.

Я попытался объяснить моим новым друзьям, на своем топорном английском, что в Северном Вьетнаме царит коммунистический диктаторский режим, что его граждане ведут убогую, нищенскую жизнь и даже не имеют права выехать из страны, тогда как Южный Вьетнам, конечно, не образец демократии, но там все же проходят свободные выборы, есть оппозиционные партии, независимое правосудие, такая же пресса и экономическая свобода. Жители Южного Вьетнама могут критиковать свое правительство, не боясь, что их отправят в концлагерь или казнят. А главное, если маоистский Китай поддерживает Северный Вьетнам финансами и оружием, то почему бы США не делать то же самое в отношении Южного Вьетнама?

Джен смерила меня ледяным взглядом, и ее губы скривились в презрительной усмешке. Она встала и, проходя мимо меня, бесцеремонно толкнула коленом; Берни последовал за ней. Я поплелся в деревянный сарайчик, заснул и больше никогда не видел Берни; так до сих пор и не знаю, что с ним стало.

* * *

Просторная квадратная комната с высоким потолком и книжными полками по стенам. Каштаны за окнами скрывают вид на проспект; два кресла в стиле ампир с потускневшей обивкой стоят перед письменным столом, заваленным бумагами и журналами. Сесиль в бежевом костюме джерси лежит на полуразложенном диване с темно-красной обивкой; ее глаза открыты, невидящий взгляд устремлен на книжные стеллажи. Чуть поодаль, в третьем ампирном кресле, сидит, подперев левой рукой подбородок и скрестив ноги, мужчина лет пятидесяти, с короткой стрижкой, в сером костюме с шерстяным темно-голубым галстуком; время от времени он делает короткие записи в толстой тетради, лежащей у него на коленях.

– …не знаю, кто я, этот вопрос меня не интересует, он не имеет значения, я мечусь по кругу, моя жизнь пуста, и я не нахожу никакого разумного выхода, я все больше и больше становлюсь похожа на свою мать…

– О ней вы мне никогда не говорили.

– …в молодости она была тоненькой и стройной, но я-то запомнила ее толстой и только после ее смерти обнаружила в альбоме фотографии матери и отца; на них она улыбается такой сияющей улыбкой, какой я никогда у нее не видела. Только тогда я поняла, почему он влюбился в нее. Сначала она была его ассистенткой, они работали и жили вместе, никогда не расставаясь, но она рабски подчинялась отцу, и я поклялась себе, что буду совсем иной… А теперь я с ужасом осознала, что ровно ничего не знаю о жизни своих родителей; они так и остались для меня незнакомцами… два белых пятна с размытыми контурами… Мой дядя с материнской стороны, владелец ресторана в Страсбурге, почти ничего не смог мне рассказать о своей сестре, кроме того что в молодости она, кажется, была очень спортивной. Он редко виделся с ней… мои родители много путешествовали, отец работал на какую-то крупную американскую фирму, а когда получил должность директора, мать бросила работу; уж не знаю, чем она заполняла свою жизнь, помню только, что каждые два года они меняли жилье… Мать была добросердечной женщиной, очень нежно относилась и к Пьеру и ко мне, но мы встречались нечасто: родители решили отдать нас в пансион и виделись с нами три-четыре раза в году, во время школьных каникул… К тому же мы с братом были слишком малы, чтобы интересоваться их жизнью. Когда они погибли, мне было четырнадцать лет, а брату пятнадцать, и я помню, как упрекала себя в бессердечии, потому что ничуть не опечалилась, узнав об их смерти… Нормальных детей должна потрясти гибель родителей. Девочке полагается оплакивать свою мать, – особенно потому что моя всегда горячо любила меня… однако я совсем не горевала, словно речь шла о чужой женщине. На похоронах я не почувствовала никакой скорби в тот момент, когда в землю опустили два гроба… Брат крепко сжимал мою руку – он был довольно близок с отцом, а я с матерью, я любила ее и все же не уронила ни слезинки… Почему?.. Мой дядя, плакавший навзрыд, потом сказал мне, что я просто еще не осознала их смерть, что боль утраты придет позже, со временем. Но он ошибся.

– И вы никогда не чувствовали, что вам их не хватает?

– …Нет. Я совсем не думаю о них.

Думает ли теперь Сесиль о своих родителях? Или не думает вообще ни о чем?

– Какое последнее воспоминание вы сохранили об отце?

– Однажды мы все вместе пошли на Тронную ярмарку ^[132]; я помню, как мы там катались на машинах в павильоне автородео – отец с моим братом, а я с мамой, и все смеялись до упаду. Родители нам обещали, что мы туда обязательно поедем еще раз…

Сесиль умолкает. Три минуты спустя психоаналитик бросает взгляд на свои часы.

– Ну что ж, до четверга.

* * *

Люсьен не сердился на Франка за его политические убеждения, оправдывая их тем, что несгибаемость друга, вероятно, имеет под собой основания; что мир прогрессирует именно потому, что самые ярые борцы не допускают никаких компромиссов; что сам он, видимо, чересчур сентиментален и лишен политической воли – той, которая порождает истинных революционеров. Например, как-то вечером Люсьен выразил удивление высказываниями президента: