[120]
Первые месяцы независимости стали подлинным светопреставлением: более восьмисот тысяч французов покинули Алжир, где их осталось меньше двухсот тысяч – старики, люди левых убеждений и множество тех, кто боялся остаться и боялся уехать; часто решение об отъезде принималось неожиданно, очертя голову. Террасы кафе на улице Шарля Пеги были забиты посетителями; люди целыми семьями ездили на пляж загорать, как и прежде; брошенные дома и квартиры французов теперь занимали алжирцы, а временное правительство Крима Белкасема
[121] расположилось в здании префектуры. Лето 1962 года стало полем ожесточенной борьбы между группировками Фронта национального освобождения; в ходе гражданской войны погибли около четырех тысяч человек, ночные перестрелки мешали алжирцам спать. 9 сентября в столицу вошла армия под командованием полковника Бумедьена, стоявшая прежде на границах; временное правительство капитулировало, и только Кабилия оказала сопротивление новому режиму. Теперь правительство возглавлял Ахмед бен Белла, а министром обороны был назначен Бумедьен; они провели безальтернативные выборы и получили 99 % голосов. Власть захватил Фронт национального освобождения, оппозиционеры были выловлены и уничтожены, но сведение счетов и ликвидация неугодных длились до конца года. Кабилию усмирили силовыми методами, а население, уставшее от жестоких репрессий, уже ни во что не вмешивалось, так же как и оставшиеся французы.
Война закончилась.
Все надеялись, что теперь можно наконец перевернуть страницу и приступить к преобразованию страны. Массовое бегство французов дезорганизовало общественную жизнь: многие тысячи инженеров, техников, преподавателей и медицинских работников – словом, все опытные кадры – покинули Алжир. На девять миллионов коренных алжирцев осталось не более ста врачей, примерно столько же медсестер, с десяток фармацевтов, и никакого пополнения не предвиделось. Несколько тысяч французов – волонтеров, антиколониалистов и антиимпериалистов всех мастей и убеждений – прибыли в страну, чтобы строить новый Алжир, новое государство, выжившее благодаря финансовой помощи Франции, пославшей туда множество квалифицированных специалистов.
Снабжение больницы улучшилось; правда, по-прежнему не хватало многих медикаментов, но самые необходимые все-таки были в наличии. Франку приходилось заполнять каждый формуляр в пяти экземплярах, подробно обосновывать каждый запрос и… констатировать, что прежняя, придирчивая и мелочная бюрократия никуда не делась; он должен был самолично ездить со своими заказами в казармы Мильбера, где находился центр распределения медикаментов и продуктов, и горе ему, если он небрежно заполнил бланк или забыл поставить на нем печать, – всю процедуру приходилось начинать сначала.
18 октября произошло событие, о котором Хасан говорил с дрожью в голосе даже тридцать лет спустя. В тот день в столице была ужасная погода, лил дождь, гремел гром, покупатели сидели по домам, но не это стало историческим моментом в жизни Хасана – его потряс тот факт, что он застал Франка в пустой лавке за чтением Корана, а самое удивительное состояло в том, что «гаури» читал эту святую книгу по-арабски. Хасана это так поразило, что он обратился к Франку по-французски:
– Ты что – читаешь теперь по-арабски?
– Ну да.
– И… ты все понимаешь?
– Почти все. У меня фотографическая память: стоит мне разок прочесть какой-нибудь текст, как я запоминаю его навсегда. И потом, это интересно. Мне хотелось бы сравнить арабский текст с переводом.
Хасан подумал: вот так чудеса, парень не только без труда читает суры, но еще и увлечен священными текстами, в коих звучит слово Аллаха.
– Этот Коран мне подарил отец, – сказал он, – но я с удовольствием отдаю его тебе, брат мой!
Хасан сказал себе, что его усилия не пропали даром: следует всегда протягивать руку помощи и знакомому и незнакомому, ибо добро, сделанное людям, никогда не пропадает втуне. И он сделал то, о чем он еще пять минут назад даже помыслить не мог: он пригласил Франка к себе домой, на ужин, хотя доселе принимал у себя только родственников. Его ученик с радостью принял приглашение, но, заметив в глазах бакалейщика искорку надежды, счел необходимым честно предостеречь его:
– Ты знаешь, Хасан, я ведь неверующий. Я не верю в Бога. Я марксист, понимаешь? И считаю, что религия – опиум для народа. Но в ней есть идея, которая меня очень заинтересовала: то, что мы не одиноки в этом мире, что существует нечто более великое, чем люди; вот я и пытаюсь понять, почему люди так чтят Бога и почему они во все века верили в тайну Творения.
– Твое неверие для меня не проблема. Ты таков, какой есть. Читай спокойно, а потом, если захочешь, мы сможем это обсудить.
Франк по-прежнему не знал, где и как разыскивать Джамилю. Все предыдущие попытки провалились, а на его послания, оставленные всюду, где только можно, никто не откликался. Он давал телефон больницы «Парнэ» десяткам людей, но ни один из них ему не позвонил. Франк даже разместил объявление в газете «Республиканский Алжир», которая вновь стала выходить и считалась теперь главным печатным ежедневным изданием. Родственники бесследно исчезнувших людей – как правило, молодых – заполняли их фотографиями целые газетные страницы; одни снимки, скопированные с документов, уже напоминали извещения о смерти; другие, сделанные на семейных торжествах, рассказывали о былых счастливых днях, но все они были безответными призывами, тонувшими в море безразличия.
Нужно было отстоять не меньше часа в очереди к окошку газетной редакции; казалось, эта отчаянная попытка имела лишь одну цель – подготовиться к будущему трауру, разделить с окружающими скорбь вечной разлуки, стать последними, кто еще помнил о бесследно сгинувших людях и не утратил надежды узнать об их судьбе.
В пятницу вечером Франк явился в гости к Хасану, в квартиру его спешно сбежавшего хозяина, которую торговец занял вместе со всем, что там осталось. Он уверял, что и не думал пользоваться ситуацией, оформил покупку квартиры по всем правилам, – а вот и документы с подписями и печатями, – но, заметив усмешку Франка, уточнил, что заплатил за нее ровно столько, сколько она стоила на тот момент. «Конечно, сейчас ее цена значительно выше, – сказал он, – но это нормально, торговля есть торговля, а в то время, когда поднялась вся эта суматоха, владелец совершил выгодную сделку. И я тоже».
Франк долго раздумывал, что бы ему преподнести супруге Хасана, – тщетно он ходил по центру города в поисках торговцев цветами, все они бесследно исчезли. Тогда он отправился на авеню Марны к булочнику Перетти и купил там большой пакет разноцветной карамели, не найдя ничего лучшего. Хасан теперь жил на пятом этаже дома над лавкой, но лифт безнадежно застрял между вторым и третьим этажами, а все специалисты по лифтовому хозяйству тоже сбежали из столицы.