Выйдя из церкви, он спросил дорогу к приюту, пошел к нему вверх по склону горы и увидел дом под названием «Плато»; двери были заперты, ставни закрыты, но цветущий сад вокруг здания выглядел ухоженным. Старый седовласый алжирец, сидевший в тени на скамье, сообщил, что приют закрылся еще в начале июня, когда его директриса села на пароход; здесь принимали женщин с детьми, не имевших родственников, но к моменту закрытия их было всего четыре или пять, и он не знал, что с ними сталось. Франк показал ему кое-как склеенную фотографию Джамили, но старик такую не помнил. Он протянул снимок пожилой женщине в «хайке»
[115], без чадры, которая долго рассматривала его, потом кивнула и что-то проговорила по-арабски.
– Извините, мадам, я не говорю по-арабски, говорите по-французски, если можно! – попросил он.
Но женщина продолжала говорить по-арабски, сопровождая свои слова жестами, которые Франк тоже не понимал.
– Подождите меня здесь, я поищу кого-нибудь, кто понимает арабский! – попросил Франк. Он спустился к церкви, где все еще сидел на скамье старик, сообщивший ему о закрытии приюта. Тот согласился пойти за ним, чтобы послужить переводчиком, но, когда они подошли к приюту, женщина уже исчезла. Тщетно Франк разыскивал ее на соседних улицах – в конце концов он понял, что его попытки бесполезны.
Вечером он должен был ужинать у Люсьена, который жил неподалеку от него, на улице Рошамбо, в просторной квартире на верхнем этаже красивого здания, с видом на море; этот дом находился в самом начале Баб-эль-Уэда
[116]. Сначала они пошли за продуктами в бакалею на углу улицы Мазагран. Пока Люсьен составлял для продавца список всего необходимого, Франк рассказывал о своем недавнем приключении:
– Я уверен, что эта алжирка узнала Джамилю: по тому, как она смотрела на фото, я понял, что это именно так. И еще я понял, что не смогу жить здесь, не понимая окружающих, – мне обязательно нужно выучить арабский. Отец Фуко освоил его за три месяца. Как ты думаешь, где я могу им заняться?
– Нигде. До сих пор это алжирцам приходилось учить французский. Лично я выучил полсотни арабских слов, не больше, прямо тут, на работе. Конечно, лучше всего было бы раздобыть учебник с начальным курсом.
– Ну а пока, если хочешь, я могу тебя обучать, – вмешался бакалейщик Хасан, который в это время подсчитывал стоимость заказа Люсьена на счетах с разноцветными деревянными костяшками. – Я, например, прекрасно говорю по-французски, могу даже обращаться к тебе на «вы», если угодно. Мне ведь приходилось работать во Франции, в Орлеане, в бакалее моего дяди.
– И ты сможешь обучить меня арабскому? – спросил Франк.
– Ну, коли я освоил французский, почему бы тебе не освоить арабский? Это нетрудно, приходи сюда, ко мне, и мы будем разговаривать по-арабски. Чем больше говоришь на языке, тем скорей его осваиваешь.
Франк обернулся к Люсьену:
– Как ты думаешь, я смогу уходить с работы в дневное время?
– Почему бы и нет, сейчас там особенно нечего делать. Если что-нибудь срочно понадобится, тебя вызовут, – ответил тот.
– Я могу приходить после обеда, – сказал Франк Хасану.
– Через три месяца ты будешь говорить по-арабски не хуже меня, и не беспокойся, я с тебя дорого не возьму.
– Лучше узнать заранее, сколько именно, перед тем как начинать, – заметил Люсьен.
– Ну… я уточню, сколько платят за такие уроки, но ты не волнуйся, это будет недорого, поверь мне. أراكغدايإصديقي
– И что это значит? – спросил Франк.
– Arak ghadaan ya sadiqi. Это значит: до завтра, друг мой! Ну-ка, повтори.
– Arak ghadaan ya sadiqi.
– Ну вот, я же говорил, что арабский – совсем нетрудный язык.
Таким образом, Франк начал брать уроки арабского у бакалейщика-мозабита
[117], который назначил ему за четыре часа ежедневных занятий «африканскую» цену, а именно: «Зависит от того, как дело пойдет».
Сам того не подозревая, Хасан изобрел наиболее эффективный способ обучения разговорным языкам задолго до американских первооткрывателей: это был «метод полного погружения». Франку запрещалось говорить по-французски, на это имел право только Хасан, чтобы поправить его или перевести какое-то слово, но чаще всего они оба не произносили ни одного французского слова за долгие часы обучения. Иногда Франк забывал, как звучит то или иное слово, выученное накануне, – например, морковь или мыло, – и Хасан раздражался, но тут же одергивал себя, вспоминая, что имеет дело не просто с начинающим учеником, но еще и с французом и должен сохранять спокойствие и улыбаться, как улыбаются ребенку, которого хочешь чему-нибудь научить.
Клиентуру Хасана по большей части составляли алжирки, которых он попросил не говорить в его лавке по-французски, или французы-пенсионеры, знавшие арабский, – все они охотно включились в эту игру. Более того, он вывесил в своей витрине объявление, написанное по-арабски: «Здесь категорически запрещается говорить по-французски!» В этом запрете изъясняться на языке колонизаторов власти усмотрели политическую демонстрацию (в новом Алжире все так или иначе упиралось в политику), и число покупателей Хасана существенно возросло.
А потом – Франк даже не успел заметить, как именно, – ловушка захлопнулась. В один прекрасный день он вошел в лавку, и Хасан сказал ему:
– Знаешь, я тут подумал: если бы ты сам обслуживал покупателей, твое обучение пошло бы куда быстрее.
– Ты так считаешь?
– Конечно. Вот смотри: какая-нибудь женщина попросит тебя взвесить ей четыреста граммов манки, другая – двести пятьдесят граммов сахара, третья – триста двадцать граммов риса; так ты сразу научишься считать по-арабски, а кроме того, клиентки обожают болтать, а меня они утомляют, надоели до смерти, зато ты будешь им отвечать, как сможешь, обсуждать погоду – хороша она или плоха, – беседовать о жизни вообще, об их семьях и соседях; они обожают сплетничать, им только подай слушателя…
Таким образом, Франк Марини начал свою карьеру приказчика в бакалее Хасана; справедливости ради стоит заметить, что тот был хорошим хозяином и даже не скупясь угощал своего помощника зеленым чаем с печеньем.
Вдобавок следует признать, что методика его обучения оказалась весьма эффективной.
В послеобеденное время покупательницами занимался этот «гаури»
[118], такой ловкий и услужливый, – всегда подсыпет бесплатно лишнюю горсточку манки, или чечевицы, или гороха, хотя при этом говорит со своим жестким парижским акцентом, ну да что с него возьмешь, нет в этом мире совершенства. А Хасан знай себе посиживал за кассой, обмахиваясь газетой, да подсчитывал стоимость покупки на своих счетах, виртуозно перебрасывая туда-сюда разноцветные костяшки. И если прежде его беспокоил с политической точки зрения массовый исход жителей столицы, то теперь он смотрел на будущее своей страны с бóльшим оптимизмом: наконец-то алжирцы заставили французов работать на них! Франк жадно впитывал знания, он был твердо уверен, что приживется в этой стране, и, кроме ежедневных уроков in vivo
[119] с Хасаном и его покупательницами, по вечерам часами штудировал французско-арабский учебник, найденный в книжном магазине; все окружающие поражались его быстрым успехам, хотя он так и не смог отделаться от французского акцента и глотал гласные.