Хасан познакомил Франка со своей семьей. Его жена Фаиза, в национальном наряде, не знавшая ни слова по-французски, остолбенела, когда Франк преподнес ей конфеты. Хасан кивнул ей, разрешая принять подарок. «Она обожает сладости!» – сказал он гостю. У лавочника было трое детей, двое сыновей давно уехали во Францию; старший уже два года жил у его шурина и работал в Пуасси, младший уехал туда же год назад и трудился на строительстве автотрассы. «Если у нас здесь когда-нибудь будет работа, они вернутся, – сказал Хасан, – ну а пока пусть зарабатывают на жизнь там, в твоей стране». Самая младшая из детей, Азиза, в отличие от матери, была одета по-европейски и хорошо владела французским; в июне ей предстояло сдавать экзамены за среднюю школу, но из-за недавних событий они были отложены; сдав их, она хотела освоить профессию двуязычного секретаря. «Вот видишь, теперь наши девушки вбили себе в голову, что они должны работать; не знаю, хорошо ли это, ну, посмотрим. А сейчас я тебе покажу что-то необыкновенное», – сказал хозяин дома.
Оказалось, что Хасан владеет сокровищем, составлявшим главный предмет его гордости и смертельной зависти соседей: он был счастливым обладателем телевизора «Голос», унаследованного от прежнего хозяина вместе с квартирой и теперь гордо стоявшего на четырех ножках посреди столовой. Вплоть до конца июня экран оставался черным, но как раз вчера трансляция возобновилась, и теперь на каждую неделю было предусмотрено тридцать часов показа. «Вот увидишь, мы проведем шикарный вечер, – объявил Хасан. – Да разве мы не заслужили?!» Хасан снял с телевизора накидку, нажал на красную кнопку, раздалось потрескивание, на экране возникла дрожащая картинка, потом изображение наладилось, и из динамиков донесся голос ведущего в выпуске теленовостей. Фаиза расставила на низком столике блюда с едой, и Хасан усадил Франка напротив себя, на диван. Они начали есть, а Фаиза с дочерью стояли в дверях – им было позволено смотреть телевизор. Франк обернулся к хозяйке дома, сочтя нужным похвалить ее сочную чучуку
[122], изысканный вкус тертой моркови с тмином и ароматный кускус – такого он доселе нигде не едал.
– Очень вкусно! Правда!
– Ты слышала, как он говорит по-арабски? И все благодаря мне, – объявил Хасан. – Тише, это президент!
По телевизору транслировали репортаж с участием бен Беллы; президент, одновременно величественный и обаятельный, произносил речь, говоря так просто и доходчиво, словно беседовал с близкими друзьями; он стоял на трибуне стадиона, сплошь забитого народом, и обращался к этой толпе на безупречном французском; его окружала дюжина мужчин, почти все в гражданской одежде, но камера дольше всего задерживалась на полковнике Бумедьене, который с непроницаемым лицом стоял справа от президента. Бен Белла излагал свои планы развития страны, идущей к социализму благодаря революционному, демократическому, истинно народному режиму; он объявил, что главной задачей, требующей многолетних усилий, является несокрушимое самоуправление, и завершил свое выступление словами: «Алжир будет социалистической страной, исповедующей ислам!» – вызвавшими бурю аплодисментов.
Хасан прослезился от умиления, тоже начал хлопать вождю. Внезапно Франк вскочил с места: на экране, позади Бумедьена, он заметил знакомую фигуру в светлом костюме и белой рубашке с расстегнутым воротом.
– Это же Мимун! – воскликнул Франк.
– Как?! Ты знаешь Хамади? – удивился Хасан.
– Да, я познакомился с ним в Ужде, когда ждал на границе удобного момента, чтобы перебраться в Алжир. Мы с ним дружили.
– Да это же важная шишка. Он близок к Бумедьену.
– А я и не знал.
По окончании ужина Фаиза и Азиза получили разрешение сесть на стулья перед телевизором, чтобы посмотреть вечерний египетский фильм – слащавую мелодраму в оригинальной версии, где действие происходило в каирском кабаре; это была запутанная история любви незадачливого певца и мечтательной танцовщицы, с песнями и танцами, покрывалами и скрипками, которая должна была длиться бесконечно.
– Повезло нам, – сказал Хасан, – похоже, у наших телевизионщиков огромный запас египетских фильмов.
С того дня, как мы ступили на израильскую землю, прошло уже шесть недель. Шесть потерянных недель, в течение которых я бестолково метался туда-сюда в безуспешных поисках Камиллы, предоставленный самому себе, поскольку Игорь и Леонид обрели вторую школьную молодость: теперь они, как прилежные ученики, отправлялись с утра пораньше в ульпан, где иммигранты осваивали иврит. Я уже начал думать, что напрасно ринулся в это путешествие, – глупо было надеяться, что какое-то чудо поможет мне найти Камиллу. Еще две-три недели, и мне останется только одно – сесть на пароход и плыть обратно.
По прибытии в Хайфу мы оставили багаж в порту, в камере хранения и пошли осматривать город. Нас подстегивало радостное оживление; после недельной неподвижности хотелось шагать и шагать; наконец мы подошли к пляжу: люди купались, было жарко, но легкий морской ветерок помогал переносить зной. Игорь и Леонид пока не строили никаких планов, решив ждать подходящего момента. На теплоходе Игорь расспрашивал пассажиров; многие планировали осесть в Иерусалиме, другие хотели ехать в Тель-Авив или в кибуцы; у большинства уже были здесь друзья или родные, готовые помочь им с устройством. В прибрежном баре мы выпили пива.
– Ну, так что будем делать? – спросил Игорь. – Может, посмотрим, как там в Тель-Авиве?
– А мне нравится этот город, – объявил Леонид, – он похож на Одессу.
Мы дошли до пляжа Бат-Галим, и Леонид решил выкупаться, но плавок у нас при себе не было. «Ну и что, можно и в трусах», – сказал он, снял пиджак и рубашку, аккуратно сложил их на песке, потом сбросил брюки; мы сделали то же самое. Леонид был худой, как щепка, кожа да кости. И все мы трое оказались позорно белокожие, но никто не обращал на нас внимания; наконец мы вошли в прозрачную, восхитительно прохладную воду и долго, с наслаждением плавали. Потом растянулись на песке. Вокруг нас люди сидели целыми семьями, что-то пили, чем-то закусывали. Мужчина, расположившийся рядом, человек лет сорока, с волнистыми волосами и безупречно ровным загаром, обратился к нам по-русски и угостил сигаретами Игоря и Леонида, а мне не предложил; они с трудом раскурили их на ветру. Потом долго беседовали по-русски, непринужденно, как старые знакомые; человек говорил оживленно, размахивая руками, Игорь с Леонидом задавали вопросы и с понимающим видом кивали, слушая его ответы. Женщина, сидевшая с ним рядом, подозвала двоих детишек, которые лепили пирожки из песка, вынула из большой сумки еду – бутерброды с курятиной, крутые яйца, помидоры и бананы, – и они разделили ее с нами.
– Алексей родом из Баку, – объяснил мне Игорь, – он приехал в Израиль десять лет назад и познакомился здесь со своей будущей женой Лизой, она немка. Он утверждает, что Тель-Авив – ужасный город, а вот район Хайфы считается самым лучшим для новопоселенцев, здесь легко найти работу, и есть русское землячество, где помогают друг другу; он дал нам много полезных советов.