Земли обетованные - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Мишель Генассия cтр.№ 51

Раввин из Касабланки, уезжавший в Израиль с семьей, проникся к Леониду искренней симпатией. Он заверил его, что книжные знания не так уж важны для человека, открывшего свое сердце Господу; что существует лишь одна действительно заповедная молитва (кроме тех, что относятся к усопшим), которую обязан знать каждый еврей, и научил его первым словам «Шма Исраэль» ^[107], которые Леонид усвоил в несколько часов и повторял каждое утро и каждый вечер, следуя совету марокканского раввина. Однажды вечером, когда мы любовались закатом, Леонид спросил Игоря, знает ли он эту молитву, но тот забыл все, кроме первых слов, и Леонид сказал: давай я тебя научу. Он прочитал «Шма» наизусть, и Игорь вспомнил эту молитву, засевшую где-то в дальнем уголке его памяти.

Леонид совершенно лишился аппетита, он ничего не ел и лишь один-единственный раз присоединился к нам за ужином. Игорь долго воевал с ним, уговаривая нормально питаться, и наконец придумал убедительный аргумент, сказав: «Компания „Эль Аль“ никогда не возьмет на работу такого пилота, как ты, – кожа да кости, на тебя же смотреть страшно, ты похож на призрака». Однако и сев с нами за стол, Игорь не притронулся ни к одному блюду, хотя еда была прекрасная, – только жевал арахис да оливки, поданные к аперитиву. Так же упорно он отказывался сходить на берег на стоянках в Генуе и в Неаполе, – наверно, боялся, что его потом не пустят на борт; зато мы с Игорем с удовольствием прогулялись по этим городам, чтобы размять ноги, пока на судно загружали провизию.

Когда мы вошли в Мессинский пролив и корабль замедлил ход, Леонид даже не подумал выйти из бара, где марокканский раввин как раз объяснял ему логику тринадцати правил Маймонида ^[108] – давненько ему не попадался такой усердный ученик; они вели увлекательные беседы о Добре и Зле, которые не могут существовать друг без друга и которые были – и то и другое – божественными творениями. «Но зачем Бог создал Зло?» – вопрошал Леонид, не обращая никакого внимания на стаи дельфинов, на вздымающиеся морские волны, на белые водовороты пены вокруг Харибды и узкий пролив между материком и Сицилией. Я достал «Лейку-М» ^[109] и сфотографировал голубоватый конус Этны на горизонте, с ее султаном серого дыма; впервые я снимал этим Сашиным аппаратом после его смерти. Игорь заметил это, но промолчал. Я решил снять и его тоже, но стоило мне навести на него аппарат, как он закрыл ладонью объектив. Леонид вышел из ступора только перед прибытием на Кипр; он застал нас на верхней палубе за игрой в шахматы и с минуту понаблюдал за разменом фигур, потом сказал: «Забавно! Каждый из вас может сейчас поставить мат в четыре хода и выиграть». Эти слова привели нас в полное изумление. Мы предложили ему сыграть с нами, но он отвернулся и сел в свой шезлонг. В Никосии нам не разрешили сойти на берег: два дня назад здесь произошли серьезные столкновения ^[110].

В четверг, 22 июля 1966 года «Галилей» вошел в порт Хайфы; пассажиры высыпали на палубы, чтобы присутствовать при этом событии; тут были все, кроме Леонида, который пошел прощаться с барменом, после чего объявил нам, что принял важное решение: с этого дня он не выпьет ни капли спиртного! И добавил: «Вы, наверно, думаете: знаем мы эти клятвы пьяницы, но сегодня действительно начинается совсем новая жизнь, а мы – новые люди, прибывшие в новую страну!»

Теплоход уже подходил к пристани, пассажиры прощались друг с другом и обменивались адресами, марокканский раввин обнял Леонида со словами: «Это благое решение, сын мой; Бог поможет тебе сдержать твой зарок!» И подарил ему книжечку с главными молитвами – справа на иврите, слева то же самое в транскрипции. Мы с Игорем стояли на верхней палубе, жадно оглядывая землю, которая различалась все яснее по мере приближения, – землю, порождавшую столько упований и столько ненависти, – и невольно опьянялись ее историей, овеявшей эти холмы. Один из пассажиров указал сыну на какую-то вершину вдали и сказал: «Вот это и есть гора Кармель» ^[111].

Сомневаться не приходилось – мы в Израиле.

Я спросил Игоря, что он чувствует сейчас, оказавшись здесь, на Земле обетованной. Он ответил не сразу, задумчиво потер подбородок и наконец изрек: «Надо перевести часы на час вперед». И пошел в каюту за своими чемоданами. Жара стояла адская. Уже задувал хамсин ^[112].

* * *

Работа Франка оказалась не слишком утомительной: утро он проводил в больнице, обходя по очереди все помещения и решая назревшие проблемы: чинил, как умел, прохудившиеся трубы отопления или застревающие в желобках оконные шторы; все приходилось делать самому, денег на оплату мастеров у него не было, да и сами мастера давно разбежались. Успокаивал пациентов, прося их отнестись снисходительно к еде, которую готовил восьмидесятилетний немощный повар, согласившийся встать к плите, и к качеству медицинского обслуживания, оставляющего желать лучшего; многие больные недовольно ворчали: «Стоило выгонять французов из страны, чтобы нас теперь лечили еще хуже, чем прежде!» Таких он уговаривал: «Потерпите, завтрашний день, как известно, лучше вчерашнего».

Вдобавок Франк выслушивал жалобы медперсонала на непосильную нагрузку и обещал всем, что скоро начнут выдавать зарплату и надбавку за дополнительные часы – не в этом месяце, но, может быть, уже в следующем. Когда прачка, кипятившая больничное белье, сказала, что у нее кончилось мыло, он выдал ей собственные деньги на покупку; когда повар известил его, что продуктов осталось только на один день, он позвонил капитану Амори, и тот приказал доставить в больницу шесть мешков риса, по пятьдесят килограммов каждый, четыре мешка кускуса из зерен средней величины, а вдобавок вручил тысячу франков на покупку мяса и овощей на рынке. Франк уже хорошо усвоил любимое изречение капитана: «Погода хорошая, не слишком жарко, все худшее позади, а мы свободны».

Сидя в больничном парке и покуривая сигареты в компании со студентом-второкурсником, который работал здесь интерном, Франк узнал от него, что в Сент-Эжене – пригороде Алжира – есть приют для матерей-одиночек, который до независимости принимал алжирских женщин с детьми. В справочнике он нашел телефон приюта, несколько раз позвонил, но ему никто не ответил. Он решил наведаться туда и увидел небогатое предместье, раскинувшееся на холмах, вокруг собора Африканской Богоматери, он стоял на возвышенности, фасадом к морю, в окружении огромного кладбища. Франк вошел в эту базилику, похожую как две капли воды на марсельскую ^[113]. Внутри было прохладно и пусто; несколько лампадок с трудом разгоняли полумрак, в котором смутно белели мраморные барельефы. Сюда часто приходил Фуко перед своим обращением; именно здесь, созерцая хрупкую черную Мадонну, стоявшую над алтарем, он воскликнул: «Как я мог жить неверующим!» На стенах церкви Франк обнаружил тысячи ex-voto ^[114], высеченных в мраморе или камне, написанных от руки, на французском, итальянском или испанском, а чаще всего на арабском; он поискал табличку Фуко, но, поскольку толком не помнил, в какой часовне она находится, решил, что разыщет ее позже.