Внезапно Луиза резко сворачивает влево, через желтую разделительную полосу, хотя ей некого обгонять, и прибавляет скорость. Ей навстречу мчится строительный фургон, водитель яростно сигналит, но Луиза и не думает разворачиваться; Джимми, приникший к ее спине, ничего не замечает, шофер фургона безуспешно пытается объехать мотоцикл, но Луиза выжимает максимум скорости и на полном ходу врезается в фургон. Удар страшен. Мотоцикл пробивает решетку радиатора, сминается в гармошку, и фургон протаскивает его на себе еще полсотни метров в фонтане огненных искр. Луиза вылетает из седла и, ударившись о ствол липы, падает, как брошенная кукла. Джимми швыряет на капот машины, стоящей у обочины. Прохожие кидаются на помощь обеим жертвам. Шофер фургона в ужасе кричит, что он не виноват. Какой-то мужчина наклоняется к Луизе; ее лицо окровавлено, она умерла мгновенно, и он закрывает ей глаза. Джимми еще дышит, но слабо. Сквозь листву бульвара он видит серое небо. Значит, вот на что похож ад? Он совсем не чувствует боли. Только слышит какой-то странный свист, будто на искореженной флейте кто-то играет. А в голове у него, как на заезженной пластинке, повторяется одно и то же: Луиза, где ты, Луиза, где ты?.. И вдруг он видит ее над собой, она парит в воздухе с гладким лицом, она машет ему рукой, словно хочет сказать: бай-бай. Какой-то молодой человек склонился над ним, его губы шевелятся, но Джимми не слышит ни звука. Он улыбается Луизе, а она улетает все дальше и дальше. «Подожди меня, Луиза, я иду с тобой!» Вокруг него паника, прохожие чуют близкую смерть. Ох, какой у нее отвратительный запах. Горький. Вдали завывают сирены «скорой помощи».
Джимми, доставленный в больницу со множественными травмами, проведет в ней долгие месяцы, так и не сыграв в фильме Бунюэля; его заменит актер, проходивший вместе с ним пробы. Что же касается Мишеля, который отправляется в Израиль на встречу с Камиллой, то он узнает о гибели Луизы только полгода спустя.
Франк решил обследовать все больницы Алжира; на плане города, обнаруженном в одном из ящиков, он нашел их целых пять плюс десяток клиник помельче; это были долгие и печальные поиски, город раскинулся на нескольких холмах, а в редкие ходившие троллейбусы набивалось столько народу, что ни войти, ни выйти, и Франк вскоре отказался от этих поездок. Он с удивлением констатировал, что видит на улицах одних французов, словно все они решили переезжать одновременно.
Накануне прошел референдум о независимости Алжира, за которую проголосовали 99,72 % граждан. Повсюду, куда ни глянь, французы торопливо запихивали вещи в легковушки или загружали фургоны; взмыленные отцы семейств привязывали чемоданы к крышам машин, матери собирали все, что можно было втиснуть в салон, и раздавали оплеухи детишкам, желавшим взять с собой игрушки, малыши плакали, матери кричали. Багажники ломились от вещей, беглецы бросали ящики, чемоданы и мебель на тротуарах. Время от времени вдали раздавалась пулеметная очередь или где-то совсем рядом звучал сухой, как щелканье кнута, одиночный выстрел, и люди озирались, пытаясь понять, кто получил пулю, где работает пулемет. Потом наступало страшное молчание, мертвая тишина сковывала пешеходов, когда по сточной канаве струилась кровь. Люди в ужасе поднимали головы, вглядывались в окна с закрытыми ставнями, прятались за опорами аркад, высматривая притаившегося стрелка. На углу улиц Баб-Азун и Литре в темной луже лежал человек лицом вниз, рядом с подвернутой ногой валялся красный кожаный чемоданчик; редкие прохожие спешили обойти труп; улицы опустели.
Франк спустился к морю, увидел порт – единственное оживленное место в городе. Тысячи французов с чемоданами в руках теснились на набережной, спеша сесть на пассажирские или грузовые пароходы; одни уже поднимались по сходням, другие, растерянные или подавленные, ждали на причалах; нескончаемая очередь выстроилась перед двумя павильонами, где выдавали еду и посадочные билеты. В толпе ходили слухи, что ждать придется много дней, а пока арабы в любой момент могут напасть и устроить всеобщую резню. Мужчины пытались успокоить перепуганных женщин. Через толпу парами проходили легионеры с автоматами, их появление хоть немного утихомиривало взбудораженных людей. Рядом с Булонской набережной Франк увидел человека лет сорока, который заталкивал в море свой вездеход; наконец машина погрузилась в воду, но лишь наполовину, – у берега уже скопились десятки брошенных легковушек. Другой автовладелец ожесточенно торговался с кабилом за свой «Москвич-403» и уступил его за двести сорок пять франков.
Еще четыре дня до конца света.
Франк прошел через весь город, он напомнил ему Ниццу, только здесь царила дикая паника. «Мустафа» оказалась городом в городе, это была самая большая больница на африканском континенте: две дюжины корпусов плюс хозяйственные постройки занимали пятнадцать гектаров. Из полутора тысяч врачей и другого медперсонала здесь осталось меньше сотни, остальные сбежали; приемный покой в центральном холле не работал; больные и здоровые в страхе ждали, когда за ними придут. «Зеленые береты» внесли на носилках раненую женщину, в крови, без сознания, и потребовали от какого-то интерна, чтобы он ею занялся. Тот взглянул на нее и сказал:
– Я кардиолог и ничего не понимаю в ранениях, ее нужно бы доставить в ортопедию, это здание в дальнем конце центральной аллеи, но оперировать некому, у нас не осталось ни одного хирурга. Лучше всего отвезти ее в «Майо».
– Это невозможно, – ответил один из легионеров, – там военный госпиталь, гражданских они не принимают, разве только действующих чиновников.
Услышав это, Франк вычеркнул «Майо» из своего списка, сверился с планом, прошел по аллее, обсаженной бирючиной и мощными эвкалиптами в цвету, и наконец добрался до роддома, расположенного на трех уровнях, в окружении пышной растительности. Приемное отделение пустовало, посты на первом этаже тоже; выше некоторые палаты были заняты; из служебного помещения вышла, толкая перед собой тележку, медсестра с измученным лицом. Франк спросил ее, к кому можно обратиться за информацией.
– Не к кому, нас тут осталось трое на все отделение. Нет ни кислородных баллонов, ни меркурохрома. Врачи все уехали, остался только директор да студенты-практиканты.
Франк показал ей фотографию Джамили.
– Может, вам знакомо это лицо? Она моя жена и должна была родить, но я ее потерял. Помогите мне, очень вас прошу.
Сестра внимательно рассмотрела снимок, то поднося его к глазам, то отодвигая.
– Нет, очень сожалею, но не знаю такой.
Весь день Франк бродил по больничному комплексу, показывая фотографию каждому посетителю и пациенту, медперсоналу и административным работникам, французам и алжирцам, хирургу, вышедшему из операционной, уборщику, санитарам, и с удивлением отмечал, как внимательно все они разглядывали снимок, словно исчезновение этой женщины касалось их лично; и каждый находил для него сочувственные или ободряющие слова. Только сейчас он узнал, что пропали тысячи людей, что их никогда уже не найдут, а многие говорили, что лучше и не находить, меньше знаешь – крепче спишь.
Да, наверно, так было лучше.
Но Франк не отчаивался, он был твердо уверен, что разыщет Джамилю и их ребенка, это только вопрос времени, ну и удачи, конечно. В течение трех последующих дней он таким же образом «прочесал» другие больницы в городе и его окрестностях: в Биртрарии, в Бени-Мессусе, в Эль-Кеттаре. Повсюду паника, стрельба, беспорядочное бегство. На всякий случай он обошел мелкие, еще работавшие клиники, но безуспешно. Правда, это не расхолодило Франка – все, к кому он обращался, могли просто не запомнить ее или не узнать на фото, а может, она родила в каком-нибудь другом городе или просто у себя дома, как это еще бывало со многими женщинами.