Земли обетованные - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Мишель Генассия cтр.№ 122

Но ей даже не удалось привести свои доводы.

– Конечно, хочу!

* * *

Виктор был образцовым сотрудником, начальство ценило его за компетентность и честность – яркий пример для коллег, верный сын революции. В апреле 1976 года Юрий Андропов присвоил ему звание полковника и назначил заместителем начальника отдела по борьбе с экономическими преступлениями, вопреки мнению начальника отдела кадров, который считал тридцативосьмилетнего Виктора слишком молодым для такого ответственного поста. Относительно отказников среди начальства не было единого мнения. Виктор придерживался генерального курса на зачистку: «Мы должны избавиться от тех, кто портит нам жизнь. Какой смысл удерживать их силой в нашей стране? Они хотят уехать? Скатертью дорога. Пусть испытают на себе прелести капитализма. Лучше использовать нашу энергию в борьбе с внутренними врагами; займемся теми, кто пытается разрушить родину коммунизма изнутри». Виктор настаивал на принятии закона о воссоединении семей, который позволял выдавать визы всей семье; а также на ратификации Хельсинкских соглашений 1975 года о гуманитарных правах, в частности права на свободную эмиграцию. В течение нескольких лет власти выдали сто пятьдесят тысяч виз эмигрирующим в Израиль.

Виктор умело маскировался. Днем он был идеалом партийного руководителя, а дома становился самим собой. Он забирал себе разные учебники и пособия, конфискованные органами при обысках, комментарии к Библии, молитвенники, самоучители иврита и, укрывшись в стенах квартиры, проникался этими текстами, понемногу усваивал основные элементы религии предков и чувствовал воодушевление. Дора это не одобряла, считая, что муж ставит под угрозу благополучие их семьи. Однако Виктор соблюдал осторожность. В конце концов, это была его работа. Вторая натура.

Им пришлось столкнуться с несколькими затруднительными ситуациями. Однажды их дочери, Вера и Ирочка, стали задавали глупые вопросы: «Что это за странные буквы? На каком языке написаны эти книги?» Виктор вывернулся: «Это документы с работы». Друзья удивлялись, что он отказывается от жареной свинины и ест на ужин только картошку, уверяя, что не голоден. А коллеги дивились его профессиональной добросовестности – слишком уж ревностно ходил он на службы в хоральную синагогу – и с недоверием принимали его объяснения: «Я хочу вычислить агитаторов, мы должны выйти с Лубянки на поле боя и вступить в общение с противником».

Можно, конечно, лгать окружающим всю жизнь, скрывать свой характер, темперамент, свои убеждения, но играть эту отвратительную комедию тем более тяжко, что таить приходится то, что затрагивает самую суть личности. Бремя становится непосильным, и его невозможно вынести.

Виктор видел, как растет количество виз, выдаваемых семьям; некоторые из тех, кого он знал по синагоге, уезжали в Израиль в рекордно короткие сроки. И однажды бессонной ночью он сказал себе: «А почему не мы?» Он заговорил об этом с Дорой, но жена пришла в ужас от его идеи. Она умоляла его продолжать играть свою роль. И Виктор согласился. Из любви к Доре и понимая, что она права. Это была запретная зона, поле битвы, в которую невозможно было вступить, не подвергая опасности семью. И тогда Виктор велел себе замолчать, поставив крест на растущем в нем желании крикнуть всем, кто он есть на самом деле, провозгласить эту самую главную истину: «Я еврей, нравится вам это или нет, и я хочу уехать отсюда, чтобы жить на своей исторической родине!»

Он по-прежнему старался соблюдать конспирацию, посещая службы, но в этой стране было слишком много стукачей – тысячи, миллионы, которые постоянно шпионили, писали тонны доносов, и даже он сам не знал их. Три года назад на одном заседании в верхах начальник управления заявил, что в идеале на каждого советского гражданина с двенадцати лет нужно заводить дело и регулярно пополнять его документальными материалами; таким образом все окажутся связанными между собой невидимой паутиной, в которой станет видно, кто есть кто.

Виктор потребовал выдать ему дела еврейских и религиозных активистов и был поражен, когда служащий архива ответил, что у него нет доступа к этим документам. Ему бы насторожиться, уйти на время в тень, но он совершил ошибку, переоценив свои возможности. Он считал себя всемогущим, неуязвимым. Спустившись на четвертый этаж в Пятый отдел, занимавшийся наблюдением за религиозными организациями, он в довольно резкой форме потребовал у работника отдела выдать ему досье. Но этот ничтожный человечишко, вместо того чтобы взять под козырек, спокойно ответил: «У вас нет доступа». Виктор пригрозил ему наказанием, но тот был невозмутим; он позвонил куда-то, сообщил о запросе и, положив трубку, сказал: «Вас вызывает начальник».

Когда Виктор поднялся на восьмой этаж и вошел в кабинет Анатолия Лазарева, он сразу почувствовал: что-то не так. Анатолий, всегда такой приветливый, на этот раз не встал, чтобы пожать ему руку, а продолжал сидеть, листая документы.

– Садись, Виктор. И объясни мне, для чего тебе нужны эти дела.

– Мне нужно получить полное представление о ситуации, чтобы определить нашу политику.

– Твой отдел этим не занимается… И по нашим данным, за последние три месяца ты был в синагоге шесть раз.

– Мне нужно понять, что толкает евреев уезжать из нашей страны.

– Ну и как, понял?

Анатолий не спеша взял документ из лежавшей перед ним стопки.

– Ведь ты приходишь в синагогу, садишься в последнем ряду, после службы ни с кем не беседуешь и уезжаешь домой. Может, ты чувствуешь симпатию, какую-то общность с этими людьми? Все-таки у тебя еврейское происхождение.

– Ты же меня знаешь, я просто выполняю свою работу, стараюсь добыть как можно больше информации.

– Тогда что это такое?

Анатолий достал пачку черно-белых снимков и разложил их перед Виктором. Это были фотографии книг, которые тот уносил домой.

– Значит, ты читаешь каждый день страницу за страницей для повышения личной культуры? Или чтобы усовершенствовать свое религиозное образование? Я уж не говорю о твоем ходатайстве за дядю, Игоря Маркиша, израильского шпиона. Ты договорился об обмене со швейцарцами и американцами, а он отказался уезжать и был осужден, но ты присматривал за ним и потом добился, чтобы его сослали в мурманскую колонию номер пять, далеко не самую худшую. Если ты скажешь мне правду, Виктор, то избавишь нас всех от многих неприятностей.

Виктор молчал, даже не пытаясь придумать правдоподобное объяснение. Это был конец; он-то думал, что сможет ускользнуть от железных тисков этой машины, ведь он так хорошо ее знал; но ни одна, даже самая умная, самая хитрая мышь не может годами уворачиваться от кошачьих лап: рано или поздно кошка загонит ее в угол. Бесполезно все отрицать, уверять в своей невиновности. И теперь, когда его поймали, он почувствовал, что освободился от тяжкого груза; его бросило в жар – но не от страха, а от облегчения. Виктор вздохнул: он только что прошел сквозь зеркало, оказался по другую его сторону – теперь он мог не прятаться за отвратительной ширмой своего мундира, стать наконец самим собой.

– Ты прав, Анатолий, я еврей, но это не делает меня преступником; я обрел веру и не стыжусь в этом признаться. Да, я еврей и хочу уехать из этой страны; буду просить визу для себя и своей семьи.