* * *
Каждый год в октябре Франк ездил в Женеву вместе с Мимуном; у обоих были дипломатические паспорта, что избавляло их от неудобств полицейских проверок. Они приезжали к Жан-Батисту Пюэшу в его особняк с видом на озеро, проводили там восхитительную неделю, наслаждаясь изысканной кухней и тонкими винами (последнее не относилось к Мимуну, тот не брал в рот ни капли алкоголя), и обговаривали условия очередной сделки. К этому времени они объявляли объем произведенного алжирского вина, от которого Пюэш должен был их избавить.
Любой ценой.
И тут начинались сложные переговоры, непонятные тем, кто не имел к ним отношения, так как речь шла о миллионах гектолитров, которые Пюэш собирался приобрести, и он никогда не забывал напомнить, на какой невероятный риск он идет, помогая своим друзьям. Что произойдет, если его клиенты из восточноевропейских стран передумают и под предлогом борьбы с депрессией населения – возможным последствием алкоголизма – откажутся покупать вино в прежних количествах. Зато у Мимуна Хамади была другая навязчивая идея: размер выручки должен покрыть, хотя бы примерно, то, что государство заплатило кооператорам за это колониальное пойло, а также комиссионные, которые добавляются к цене. Или вычитаются из нее.
Смотря по обстоятельствам.
Это зависело от методики расчета и от того, покупал ли Пюэш также и зерновые, цитрусовые и финики. Но данные вопросы обсуждались уже в апартаментах, отведенных Мимуну. Пюэш постоянно звонил кому-то, телефон перегревался от потока цифр фиктивных сделок, которые могли поставить в тупик непосвященных; цифры никогда не произносились вслух; все трое с подозрением смотрели на страницы с результатами и процентами; отвечали молча, только кивнув или отрицательно покачав головой, и повторяли операцию до тех пор, пока не приходили к результату, удовлетворяющему всех. Вслед за чем начиналась долгая дискуссия о «доле ангелов»
[211]: обычно это было десять процентов, в урожайные годы – одиннадцать-двенадцать, которые «испарялись» из бочек под воздействием Святого Духа или, возможно, жары; и в итоге оказывалось, что несколько сот тысяч гектолитров (на самом деле испарившихся не для всех) тайно перераспределялись между сторонами. При наличии некоторой логики можно было бы избавить друг друга от этих виноторговых переговоров и сразу перейти к главному, но, когда они действовали таким образом, у каждого создавалось впечатление, что он выполняет порученную ему работу.
И они приходили к согласию. Всегда.
Пюэш и Мимун удовлетворенно обменивались рукопожатием и с понимающей улыбкой похлопывали друг друга по плечу. Затем обменивались несколькими телексами с официальными цифрами контрактов и, как только их получение подтверждалось, переходили к главному. Они отправлялись в банк Джулиуса Сихолла – элегантное здание в османском стиле – и поднимались по парадной лестнице на второй этаж, в принадлежавший вице-президенту угловой кабинет с видом на озеро и фонтаном, чтобы сделать переводы на номерные счета. Мимун доставал из портфеля лист бумаги, который содержал тридцать зашифрованных строк. Пюэш подтверждал: «Все в порядке». Банкир давал указание помощнику произвести перевод средств высокопоставленным чиновникам в правительстве, которые обеспечивали гарантии по сделке. Затем он передавал Мимуну увесистый чемоданчик среднего размера, в котором лежали деньги – половина во франках, половина в долларах, – которые Мимун впоследствии распределял по принципу, известному лишь ему одному, никогда не посвящая в это Франка. Но все оставались довольны. Поначалу Мимун убедительно доказывал необходимость экономии на черный день: «Это всего лишь мера предосторожности на случай политических потрясений; если однажды придется снова уйти в подполье и покупать оружие, снаряжать солдат, финансировать новую войну, необходимо иметь военную казну». Но предосторожность оказалась лишней: режим стоял крепко, не давая спуску недовольным и уничтожая своих противников. Так что в конце концов Мимун прекратил эти разговоры, ставшие излишними и даже неуместными.
Прежде чем окончательно расплатиться с Хасаном за лавку и квартиру при ней, Франк в последний раз спросил у Шарли:
– Ты действительно хочешь быть бакалейщиком? Ты мог бы выбрать другую профессию. Лучше шел бы учиться, ты же молодой, пользуйся этим!
Но Шарли стоял на своем, он спешил взять дело в свои руки, потому что за последние несколько месяцев их отношения с Хасаном сильно испортились:
– Он больше со мной не разговаривает.
– Когда ты был маленьким, ты мечтал стать рокером, уехать в Америку; если хочешь, я оплачу тебе это путешествие. Поедешь, посмотришь, как там живут, выучишь английский – открой же глаза наконец!
– Ты очень добрый, Франк, но я хочу быть бакалейщиком.
Из практических соображений и с учетом налоговых последствий Хасан хотел продать лавку в 1977-м, в начале финансового года, что позволяло за оставшиеся месяцы оформить сделку. Розетта, казалось, со страхом ждала этого события и ухода Шарли из дома; Франк пытался ее урезонить: «Он же будет недалеко, ты всегда сможешь прийти к нему за покупками; сможешь видеться с ним хоть каждый день». Но ее это не убеждало. И тогда Франк решился: как-то вечером, когда они оба сидели за чтением в гостиной, он подошел и взял ее за руку:
– Если хочешь, давай поженимся, я буду счастлив, если мы станем настоящей семьей: родим детей, будем их воспитывать. Мы давно знаем друг друга, доверяем друг другу, у нас может быть прекрасная жизнь; я не собираюсь превращать тебя в домохозяйку – знаю, ты это ненавидишь; мы наймем прислугу, ты сможешь по-прежнему работать архитектором, останешься независимой, у нас будет равноправие – я никогда не приму решения без твоего согласия. Ну а если не хочешь выходить за меня – жаль, конечно, но мы все равно можем стать настоящей семьей – в общем, сделаем, как ты решишь.
Розетта не ответила, только пристально посмотрела на Франка, словно пыталась прочитать его скрытые мысли.
– Дай мне немного подумать, – сказала она. – Я уезжаю в отпуск на две недели, в Рим. Мне тоже хочется иметь семью, я раньше думала, что молодость продлится еще долго, и пока ты не вступил в брак, вроде и не стал взрослым, но, возможно, это время пришло. Я дам тебе ответ, когда вернусь.
На следующий день Розетта спросила Франка, не будет ли он против, если она возьмет с собой в Италию Шарли.
– Мне надо с ним поговорить прежде, чем я приму решение. Он – член нашей семьи. Не хочу, чтобы он чувствовал себя посторонним.
– Не возражаю; может, в этом году он согласится.
Во время ужина Розетта спросила Шарли:
– Ты хотел бы поехать со мной в Рим?
Она подготовила несколько аргументов, чтобы убедить его: ему будут полезны небольшие каникулы перед тем, как он займет место Хасана, он мог бы, раз представился такой случай, изучить работу римских лавок, которые торгуют всем, что душе угодно, – пиццей, сыром и колбасными изделиями; может, у него возникнут идеи для своего магазина, а заодно он посмотрит вместе с ней самый красивый в мире город, полный бесчисленных чудес.