В сентябре 1972 года Игорь Маркиш переехал в Кунгур. Он был хорошим врачом и, не жалея себя, все силы отдавал пациентам, поэтому в больнице его с первых дней оценили по достоинству. Он снял дом над рекой Сылва; когда позволяла погода, он составлял компанию директору больницы Сергею Девяткову, который слыл опытным рыбаком и всегда возвращался с богатым уловом судака, уклейки и жереха. Сергей одолжил ему удочку и научил основам своего искусства, но Игорь так и не сумел стать хорошим рыбаком – его внимание привлекали бескрайние пейзажи. Он предпочел бы стать художником-импрессионистом, который ловит игру солнечного света и трепет сверкающей воды; он упивался тишиной, дыханием ветра и журчанием воды в реке и забывал об удочке. Случалось, он даже засыпал, хотя уверял, приоткрыв один глаз, что размышляет. Ему приходила мысль, что надо бы заняться чахлым садиком, окружавшим его дом, но он ничего не понимал в садоводстве; вдобавок в этой болотистой или известняковой, большую часть года мерзлой почве мало что росло; вскоре он отказался от своего намерения и, глядя на соседские палисадники, оставил все как есть.
В одном Виктор оказался прав: жизнь в Кунгуре оказалась смертельно скучной: здесь никогда ничего не происходило, местные жители говорили только об охоте, рыбалке или о капризах погоды. Дороги регулярно заносил снег, заливали талые воды, но к этому все привыкли и терпеливо ждали, когда восстановится движение. Вначале, в первый понедельник месяца, Игорь ездил вместе с Сергеем в Пермь делать закупки. Они всегда немного терялись, попадая в сутолоку областного города. Игорь шел в центральную библиотеку за новыми книгами – библиотека Кунгура не могла похвастаться богатым выбором книг. И там же, в Перми, в мае 1973 года он познакомился с женщиной, работавшей в библиотеке. Ее звали Наталья Олеговна. Когда он доставал из бумажника паспорт, необходимый для записи в библиотеку, из него выпал прозрачный конвертик с клевером; она спросила, не суеверен ли он, но Игорь объяснил, что получил этот клевер от одного французского друга и не расстанется с ним ни за что на свете. Они разговорились. В итоге теперь Игорь каждый понедельник, кроме тех дней, когда дорога становилась непроходимой, садился в автобус, идущий из Свердловска, и меньше чем через два часа оказывался в Перми.
* * *
Алжир избавился от восьмисот тысяч французов; теперь там оставалось несколько десятков стариков, которые отказывались уезжать, считая, что им слишком поздно начинать новую жизнь, тем более что они родились здесь, под этим чистым небом, и ждали того дня, когда навеки воссоединятся на кладбище со своими женами или мужьями. С каждым годом их становилось все меньше; они жили на свои скромные пенсии, некоторым удалось получить алжирское гражданство, а все остальные старались жить незаметно, и новые соседи просто забыли о них. Два-три раза в год – на Рождество, в Вербное воскресенье и на Пасху – они вспоминали о своих корнях и, поднявшись на холм, собирались на мессе в соборе Пресвятой Девы Африканской: собирались потихоньку, с должной осмотрительностью, чтобы не оскорбить государственную религию. В этих случаях огромная базилика немного оживала; малочисленность прихожан только сильнее сближала их, давая ощущение, что они, словно первые христиане, прославляют свою веру среди враждебного мира; по окончании каждой службы все обменивались сердечными поцелуями.
Розетта не была убежденной католичкой: у нее имелись претензии к Римской церкви за то, что та проповедует принцип мужского доминирования, а женщинам навязывает роль покорных супруг и домохозяек. Однако, несмотря на это фрондерство, ей приходилось считаться со своим происхождением, и в первый же год знакомства на Рождество она потащила Франка пешком на церковный холм, потому что автобус отменили; вдобавок Шарли не захотел оставаться один и увязался за ними. Для каждого из троих Рождественская месса стала традицией, но по разным причинам. Франк видел в этот ритуале религиозные пережитки и предрассудки, но в то же время он искал в нем успокоения. Вначале месса казалась ему невыносимо длинной. Фуко провел здесь долгое время и оставил шесть благодарственных табличек, повод для которых так и остался неизвестным. Причина его обращения к Богу всегда была для Франка загадкой. Что могло подтолкнуть человека в расцвете сил оставить мир и посвятить свою жизнь настолько смутной идее? Обрел ли он истину в бедности и в умерщвлении плоти? Погруженный в эти размышления Франк закрывал глаза и зачарованно слушал монотонное пение на церковной латыни; потом поднимал глаза к тускло освещенным сводам и чувствовал нисходящее на него умиротворение.
А для Розетты эта церемония была неотъемлемой частью детства. Только и всего. На какое-то мгновение она снова становилась счастливой маленькой девочкой, которая не задается вопросом о своем месте в обществе, а просто чувствует, что ее вера становится еще сильнее. Она глубоко переживала мученическую смерть Христа и буколический характер его рождения, которое уже предрекало Голгофу. Что же касается Шарли, то он был очарован фигурками вертепа, елкой и рассказом Розетты о Рождестве.
К которому она ничего не добавляла от себя.
Она не хотела впадать в прозелитизм, обращать его в свою веру. Шарли был алжирцем, мусульманином. Но он сам подталкивал ее к этому, одолевал вопросами. Что значит «Сын Божий»? Неужели он отдал свою жизнь из любви к людям? Разве можно любить до такой степени? У Розетты не было готовых ответов, она их уже забыла; к счастью, Франк в детстве изучал катехизис в церкви Сент-Этьен-дю-Мон и ходил к причастию; в ту пору он верил в Рай и Ад и у него даже мысли не возникало, что можно подвергать сомнению истинность Святой Троицы или Непорочного зачатия, это было вне обсуждения. Повзрослев, он избрал другую дорогу. Но его память все сохранила. Как будто это было вчера. Поэтому он приходил на помощь Розетте, и они рассказывали уже вдвоем. Шарли слушал и восклицал: «Какая прекрасная история!»
Франк говорил себе, что Розетта и Шарли стали его второй семьей – первую ему когда-то не удалось сохранить, и он не собирался терять эту. Время от времени он вспоминал Джамилю, которая так легко от него отказалась и забрала Карима; а он и видел-то его всего несколько минут и даже не успел запомнить лица сына. Теперь они уехали во Францию, и у него не было никаких шансов встретиться с ними снова. Франк смирился, а что еще ему оставалось?! Иногда он жалел о своей безалаберности, о том, что не видел, как растет его сын, не смог стать ему отцом.
Но сегодня уже ничего не исправить.
На самом деле никто не выбирает свою жизнь. Франку повезло столкнуться на своем пути с Шарли, встретить Розетту. С годами шероховатости сглаживались. Любила ли его теперь Розетта? Есть вопросы, которые лучше не задавать. Они жили вместе, заботились о Шарли, но скоро он станет совершеннолетним и переедет в квартиру над лавкой Хасана, который каждый месяц получал от Франка внушительный денежный взнос. Что изменится после того, как Шарли отделится от них? А если у них родится ребенок?.. Может быть, сейчас самое подходящее время? Между ними не было безумной любви, но они достаточно уважали и ценили друг друга, чтобы думать о совместном будущем. В какой-нибудь подходящий момент он с ней об этом поговорит.
Когда Франк принес Хасану очередной ежемесячный взнос, он заметил, что улыбка бакалейщика при виде его сменилась гримасой. Франк подождал, когда уйдет последний покупатель, и вручил торговцу толстую пачку денег, которую тот сразу сунул в ящик, не поблагодарив и не предложив традиционную чашку чая.