После установленных молитв тело опускают в могилу головой на запад и несколько набок, так, чтобы оно лежало с наклоном к югу. Каждый присутствующий считает долгом принять участие в засыпании могилы. Работая попеременно и передавая деревянную лопату другому, каждый должен положить ее на землю, а не отдавать прямо в руки. Перед засыпанной могилой приносят в жертву барана, а мулла читает молитву. Иногда при этом людям, по завещанию умершего или по желанию родственников отпущенным на волю, объявлялась свобода.
Когда могила зарыта, ее поливают водой, и тогда все, кроме муллы, отходят на сорок шагов, а мулла читает молитву. Суеверный народ рассказывает, что если покойник не очень обременен грехами, то повторяет молитву слово в слово за муллой.
С наступлением ночи духовенство собирается в доме усопшего и, оставаясь там до рассвета, проводит ночь в молитвах об упокоении души умершего и прощении ему грехов. После предрассветного ужина все расходятся по домам.
Такие сборы продолжаются иногда три дня кряду.
Между тем над могилой ставят каменный или деревянный столб с шаром наверху или с изображением чалмы и именем и отчеством покойного. Больших кладбищ не было, покойника хоронили там, где он сам назначал перед смертью, и для этого выбирали самые живописные места. Если же кладбища и встречались, то лишь из нескольких могил. Вблизи могилы почти всегда вкопано сухое дерево с ветвями, где проезжающий черкес может остановиться, зацепив поводья за ветви, совершить у ближайшего источника омовение и, разостлав у гробницы бурку, на коленях помолиться за упокой души усопшего. Помолиться на гробе шахида (мученика), убитого в сражении с русскими, как учило исламское духовенство, было великой заслугой, помолившийся мог сподобиться такой же благодати, как если бы совершил паломничество в Мекку на поклонение гробу пророка.
В Кабарде существует обычай класть на могилу вырезанное из дерева небольшое изображение того, чем занимался покойный при жизни. Так, если он был воином, то изображается оружие, если он изготовлял арбы, на его могилу кладут маленькую арбу, если же он был кузнецом – маленький деревянный молоток и т. п. На могиле воспитанника ставится железный трезубец на шесте, к которому прикрепляют черную или красную ткань. В прежние времена вместо трезубца ставили железные кресты, также с тканью. Над могилами князей в прежнее время ставились каменные доски с надписью или же небольшие, в три аршина вышины, конусообразные памятники с доской, на которой вырезана молитва. Такие памятники встречаются и за Кубанью.
По правому берегу Мдзымты, за Главным хребтом, на побережье Черного моря, есть историческое урочище Кбаада, где закончилась Кавказская война. На одной из площадок этого урочища, «испещренной красивыми полевыми цветами, – говорит очевидец, – разбросаны были могилы горцев, сохранявшиеся весьма тщательно, что доказывают устроенные над ними павильоны и памятники из тесаного камня».
Со дня смерти родственники чурались увеселений, сохраняли печальный вид и, надев траур, носили его: жена по мужу и аталык по своему питомцу в течение года, причем первая в продолжение всего траура не могла спать на мягкой постели, муж же, по обычаю, не должен был плакать о смерти жены, и если выказывал печаль во время ее болезни или смерти, то подвергался всеобщим насмешкам.
В прежнее время на седьмой день совершались первые поминки, а на сороковой день – вторые. Третьи или большие поминки совершались иногда на шестидесятый день со дня смерти, но преимущественно по истечении года. На первых двух читали Коран, потом пили, ели и расходились по домам.
В промежуток между малыми и большими поминками не только друзья покойного, но и те, кто едва его знал, считали своим долгом посетить родственников и выказать им свое душевное участие в понесенной утрате. Подъехав к дому ближайшего родственника, посетители слезали с коней, снимали с себя оружие и, приближаясь к сакле, начинали плакать, причем били себя по непокрытой голове плетью или треногой. Родственники умершего выскакивали из дома и старались удержать гостей от нанесения себе побоев. Если же последние не имели в руках орудий истязания, то их не встречали, и они шли в саклю медленно, тихо и прикрывая лицо обеими руками.
Войдя в дом, и прежде всего на женскую половину, посетители начинали плакать, женщины отвечали им тем же. Потом они отправлялись в кунахскую, где выражали свою печаль родственникам-мужчинам, но уже без плача, одними словами. Если посетитель при входе на женскую половину не плакал, то и женщины в его присутствии не плакали, зато, едва посетитель оставлял их комнату, как она оглашалась пронзительным воплем. Эта церемония продолжалась до окончательных поминок. Те, кому обстоятельства мешали приехать для изъявления печали, присылали уважаемых людей, которые изъявляли печаль от их имени.
Ровно через год справлялись большие поминки, или тризна. Семейство умершего приготовляло как можно больше кушаний и напитков. Нередко не только родственники, но и знакомые привозили с собою готовые кушанья и пригоняли скот, предназначенный для убоя на угощение.
За несколько дней до поминок рассылали гонцов в соседние аулы созывать гостей, число которых зависело от обширности родства и достатка устраивающих поминки. Иногда гостей бывало так много, что они не могли разместиться в одном селении и должны были останавливаться в соседних аулах.
В день тризны гости собирались в кунахскую и размещались под открытым небом, под навесом или во дворе дома семейства умершего. В кунахской было приготовлено все необходимое для начала тризны. Чем богаче и знатнее было лицо, по которому совершалась тризна, тем больше было приготовлений и затей, в особенности если покойный принадлежал к сословию князей.
В кунахской перед очагом, на бархатных подушках раскладывали одежды умершего или убитого князя, покрытые черной прозрачной шелковой тканью. Над ними развешивали боевые доспехи покойного, непременно в порядке, обратном тому, как надевают оружие живые. Вокруг подушек толпились предводители партий и молодые наездники – друзья покойного, одетые в черное платье и с печальными лицами. Между предводителями и наездниками ближе к куче одежд стояли певцы в богатых нарядах с музыкальными инструментами, оправленными в черненое серебром и с позолотой.
С приходом в кунахскую самого близкого родственника начиналась тризна. Один из певцов, выступив вперед, пел жизнеописательную песнь покойному, ему аккомпанировали туземные инструменты и удары в такт дощечек в серебряной оправе. Звонкий голос певца и красноречивые слова песни часто вызывали шепот одобрения у внимательных слушателей. Певец воспевал подвиги умершего, жизнь его уподоблялась светлой заре, алмазной струей разлившейся по горизонту лазурного неба и «как молния изчезнувшей во мраке кровавых туч, скопившихся над его родиной; его ум – разуму книги; его щедрость – майскому дождю, позлащающему нивы. Внимательный певец не забыл мужественной красоты погибшего наездника и необыкновенной его ловкости владеть оружием. Громко выхвалял он, как его герой под сумраком ненастной ночи выезжал в наезды, а пред рассветом, напав на аул врага или соперника в славе, истреблял его до основания, с богатой добычей возвращался на родину, и воины его делили добычу отваги, из которой сам себе ничего не брал: он – веселился славою наездника и презирал добычу…».