Михаил искал друга каждый день. Разлука с Игнатом, рядом с которым были прожиты три года испытаний, тяготила его все больше, и он не задумывался о том, насколько опасными становятся его все более длительные отлучки из лагеря. Не обращал он внимания и на то, что круг товарищей, собиравшихся вокруг вечернего костра, все сужался, а список Гудериана все убывал.
Однажды утром Михаил снова отправился в странствие по тайге и через несколько часов остановился, чтобы передохнуть и поесть. Стояла жара. Казалось, адская мука духоты объединила и хищников, и их добычу, вечная схватка за выживание приостановилась: слишком жарко, чтобы убегать и преследовать. Было тихо, и в какой-то момент Михаилу среди бесчисленных шорохов леса послышался звук человеческого голоса, который ни с чем невозможно спутать: люди переговаривались на незнакомом языке. Михаил схватил лук и стрелы, забросал ветками рюкзак с припасами и буквально взлетел на самое высокое дерево из тех, которые были поблизости. Он взобрался на вершину и увидел то же бесконечное зеленое море, что так поразило Игната, испытал тот же восторг и нежелание спускаться на землю, возвращаться вниз. Но внизу, в небольшом просвете между стволами деревьев, виднелись хижины, выстроившиеся в ряд. Там были женщины, которые раскладывали на солнце семена для сушки. Видны были их волосы, руки, спины, а подальше, на другом конце селения, мужчины рубили топорами деревья, забивали большими молотками какие-то сваи. Зрение Михаила обострилось так, что он мгновенно обратил внимание на фигуру мужчины, вынырнувшую из одной из хижин. К нему приблизилась женщина. Мужчина обернулся и посмотрел вверх, прямо на дерево, где сидел Михаил, как будто был уверен, что увидит там кого-то. Это был Игнат. Михаил чувствовал, что Игнат видит его, и именно в этот момент послышался хруст сломавшейся ветки, и вокруг него на несколько восхитительных мгновений, пока он не упал на землю, закрутился водоворот цветов и звуков. Тело, которое принадлежало ему двадцать два года, лежало под деревом, а душа была уже далеко.
Именно в этот вечер Кайджар подбросил в воздух раскрашенный камень, на котором были обозначены четыре стороны света. Выпала синяя сторона; это означало юг. Значит, туда ему и путь лежит. На следующее утро его попытались искать, но безрезультатно: он исчез. Ничье сердце не заболело при этом известии, наоборот, все почувствовали себя еще свободнее. Теперь никто не мешал им взлететь и ринуться навстречу своему будущему.
Глава шестнадцатая
Николаю все труднее становилось оставаться наедине с самим собой. Слава Богу, в пяти небольших комнатках избежать одиночества было несложно. Прежде теснота угнетала, но теперь только присутствие близких спасало его от тревожной лихорадки. Он стал бояться зеркал, потому что в любом из них могло появиться отражение, видимое только ему одному, – мрачная и могучая фигура в черном.
Орел был лишь предупреждением, предвестником прихода кого-то другого. Николай так устал, что не находил больше сил противостоять темной силе, которую просто не замечал, когда был царем и власть принадлежала ему вся, без остатка. Иногда ему чудилось, что кошмар последних месяцев вот-вот исчезнет. Еще несколько минут – и придут белые и разбудят его, отгонят ужасный сон прочь. Просто Господь послал ему столь безумное и дурное видение, чтобы испытать веру своего помазанника. Каждый раз, проходя мимо зеркала, он быстро опускал глаза и все же успевал заметить где-то далеко-далеко присутствие фантома. Он снова видел бесконечную череду комнат в Царском Селе, зал, где каждое утро сидел он в кресле, а придворный парикмахер ухаживал за его бородой. Два огромных зеркала стояли одно напротив другого, поэтому, сидя перед одним, можно было видеть все, что отражалось в другом. Комнат становилось в два раза больше, и, видя себя самого в десятках отражений, уменьшавшихся до бесконечности, Николай испытывал тяжелое, гнетущее чувство.
– Нам больше незачем здесь оставаться. В добрый час, завтра мы покинем эти места.
Кто это сказал? Николай оглянулся, чтобы посмотреть, слышали ли чужой голос все остальные, но Демидова продолжала расставлять посуду, камердинер протирал стол, а Аликс читала молитвенник. И все же голос ему не почудился, он слышал его абсолютно явственно.
После обеда Николай через доктора испросил у Юровского позволения наколоть дров в саду. Он надеялся, что физическое напряжение отвлечет его от странных видений.
Как? Николай Романов хочет поработать? Что ж, топор и колода ему обеспечены!
Он пропустил мимо ушей замечание Юровского и тут же отправился в сад. Он рубил поленья несколько часов без перерыва – лишь бы не думать о зеркале и голосе Распутина.
Татьяна, самая замкнутая из дочерей, раньше других обратила внимание на необычное беспокойство отца, на его желание ни на минуту не оставаться одному и без дела. Сама она никогда не скучала наедине, она ценила одиночество и тишину и могла сидеть в одной и той же позе часами. Она любила Распутина больше матери и не могла простить отцу того, что он пощадил его убийц, Дмитрия и Феликса
[25]. Втайне она порицала отца за это прощение еще сильнее, чем Аликс.
Она вовсе не собиралась умереть здесь, в Екатеринбурге, как ее простодушные сестры, она знала, с какой стороны ждать помощи. Распутин научил ее властвовать над вещами, научил превращать их друг в друга, но, пока он был жив, было много проще произносить заклинания, составлять необходимые формулы. Теперь, когда его не было рядом, ей придется собрать все свои силы, если она на самом деле хочет спастись и спасти семью. Она уже пробовала вызвать его, и он ответил ей оттуда, где нет уже ни живых, ни мертвых. Однажды он заговорил и с отцом. И с тех пор тот, бедняжка, не знал, чем заняться, чтобы не думать о знакомом голосе. Ей было жаль отца, царя, которого унизили до того, чтобы выпрашивать у мужиков разрешения открыть окно.
Однажды в Петербурге, три года назад, Распутин появился в ее комнате.
– Я давно знаю, Таня, что ты любишь меня. Ты много раз приходила ко мне во сне, чтобы сказать это. Не сосчитать, сколько раз я просыпался с желанием прийти к тебе, но мне не хватало смелости.
– Это с того дня, когда мы обедали вместе, когда умер дядя Алексей, а потом мы остались на минуту одни…
– Да, с того самого дня я вижу тебя во сне каждую ночь, мне чудится твой голос, без него я не могу уснуть. Мои зеркала знают об этом, они поют и смеются, когда поешь и смеешься ты, здесь, одна в своей комнате. Девочка моя, ты всегда стоишь перед моими глазами, в любое время я знаю, что ты делаешь, во что ты одета…
В последний год своей жизни Распутин научил Татьяну, как побеждать пространство и дух словом, она прочла каббалистические книги, научилась концентрировать в себе силы и находить такую интонацию, чтобы приказу подчинилась материя, реки пересохли, а горы сравнялись с землей.
Она полюбила Распутина за его страшную силу, для которой не было преград. Он предвидел свою гибель, но нисколько не страшился ее, только сожалел, что им мало придется быть вместе. Он умел пробираться в ее комнату, безошибочно ориентируясь в бесконечных галереях дворца, насчитывающего девятьсот помещений, и его ни разу никто не заметил. Ей стали безразличны и мать, и отец, и ее высокое положение: только он сам удерживал ее, отговаривал от побега, тысячу вариантов которого она успела придумать. Ей было девятнадцать лет, но ее воля, разбуженная чарами этого человека, была способна на любое безумство. Распутин любил в ней, царской дочери, эту мощь, которую ее род набирал веками, впитавшую в себя бесконечность российских просторов и силу ветра, свистящего над головами. Он погружался в нее глазами, как в бездну, которую даже его сверхъестественная сила не смогла бы наполнить. Татьяна и не знала, как сильно он боялся потерять ее. За несколько дней до своей смерти он заговорил с ней, и она навсегда запомнила его слова: