Из одного из своих путешествий брат царя вернулся, женившись на разведенной женщине. Когда они впервые встретились с Николаем после этой свадьбы, Михаил позволил августейшему брату закончить свою речь, полную упреков и неодобрения поступка, столь противного интересам династии, а потом, наклонившись к нему и посмотрев прямо в глаза, сказал:
– Николай, ты никогда ее не видел, иначе понял бы. Если бы ты смог поехать со мной, как обычно ездят люди, ты понял бы…
Те, кто видел Наталью Сергеевну Шереметьевскую, морганатическую супругу Михаила, повторяли слова французского посланника: «Самая очаровательная женщина России». Когда она шла своей легкой и грациозной походкой по улицам Москвы, мужчины украдкой поправляли галстуки и подтягивались: перед нею всем хотелось быть красивыми.
Николай отрекся в пользу Михаила только потому, что тот был единственным оставшимся в живых сыном Александра III. Это была самая отчаянная уступка, крайнее средство: открыть дорогу установлению конституционной монархии. Поэтому брат смог бы стать таким новым царем, которого все ждали. Но Михаил был мертв, и царь не знал об этом
[24]; даже Наталья, даже любовь не смогли спасти его; он все-таки остался для тех, новых, Романовым, младшим братом царя. Мир повернулся и к нему другой стороной, изгнал из райского сада. Мир ничего не прощал племени падших ангелов.
Лучше спать, когда Россия бушует. Николай думал, что теперь его очередь помочь злу выпустить весь свой яд, осквернить цикад, лето, солнце… Существует Россия от природы и Россия от истории. В первой был царь, а вторая не имела к нему никакого отношения, она была там, за окнами, за садом. Он посмотрел на часы. Все часы империи показывали три пополудни. Он знал, что часы врут. Чтобы дать его подданным общее время, нужно было согласовать слишком много разных точек отсчета. Прежде чем отправиться в одну из губерний, государь узнавал точное время на месте прибытия, сталкивая медленные часы Востока с торопливыми часами Запада, и через несколько минут он, если должен был ехать в Варшаву, запоминал разницу в час, которой должен был следовать до Варшавы, а если в Сибирь – множество часовых поясов, которые сменились бы, прежде чем он добрался бы до Владивостока.
Николай посмотрел на стакан, который Демидова забыла на подоконнике: этот предмет, лишенный привычного соседства тарелок, ложек и вилок, казалось, походил на него самого. Как много ассоциаций будил обычный стакан! «Поставь стакан с вином и дай напиться ветру»… Он еще был влажным от вина. Кто выпил его? Царица или на самом деле ветер, задумавший пополнить силы от багряной живительной влаги? «Я схожу с ума, – сказал Николай сам себе, когда увидел доктора Боткина. – Я уже разговариваю со стаканами».
Он встал, чтобы вместе с Ольгой и Марией пройти в комнату к Алексею.
– Завтра будет дождь, – сказала Мария, подойдя к окну. – Чувствуете, как жара то накатывает, то отступает. Непонятная погода…
– Мы не понимаем природы, но она знает, что делает, плод для нас скоро созреет, – голос Алексея был чужим, незнакомым.
Николай обернулся и встревоженно посмотрел на доктора, который подтвердил:
– У него жар, он бредит, ему нужны лекарства, которых здесь нет, мы должны потребовать их у Юровского.
Он бредит, но сколько смысла в его бреде, подумал Николай. Мария, присев на край постели, вытирала брату пот со лба и посматривала в сторону охранника, который стоял в открытых дверях родительской спальни. Это был не Дмитрий, и она никогда не видела его прежде – лицо без всякого выражения, не молодое и не старое. Они так отличались от привычных людей, эти красные солдаты, что никогда не получалось толком запомнить их лица. Все они, кроме Дмитрия, совсем молоденького, глядевшего на нее исподтишка большими темными глазами, казались ей одним и тем же солдатом. Несколько дней назад вокруг сада выстроили забор, чтобы совсем закрыть дом от взглядов случайных прохожих. Когда строительство было закончено, Мария заметила, что Дмитрий смущен и расстроен: его взгляд перебегал от нее к забору и обратно. «Странные они люди, революционеры, – подумала тогда Мария, – недостаточно злые…»
Теперь, с новым забором, видеть можно было только небо и надоевший сад. Но небо словно захотело утешить узников: с того дня птичьи стаи в невероятном количестве стали слетаться к Ипатьевскому дому, чтобы поселиться под его крышей. Перелетное время давно уже кончилось, и не было никакой видимой причины, которая заставила бы птиц столь разных видов, никогда прежде не залетавших на Урал, вить гнезда на чердаке дома, ставшего царской тюрьмой. Караульные тоже удивлялись этому и то и дело показывали друг другу на все прибывающих пернатых.
Глава тринадцатая
В этот вечер за тысячи километров от Ипатьевского дома князь Александр Илларионович Ипсиланти тоже был озадачен тем, что стаи самых разных птиц вдруг снялись с места и полетели в сторону Европы, хотя сезон перелетов давно закончился. Многие в Преображенском полку заметили это странное явление и показывали друг другу на живые клинья, избороздившие небо, не слишком, впрочем, удивляясь происходящему. Сибирь научила их ничему не удивляться.
«Теперь и наша очередь сниматься с мест», – сказал Ипсиланти своему денщику, который в этот момент чистил ему сапоги. Пока быстрые руки Алексея колдовали над хромовой кожей, полковник сидел погруженный в свои мрачные мысли о недавних событиях.
Исчез еще один солдат. Если первый ушел в тайгу потому, что лишился рассудка, то второй исчез при совершенно загадочных обстоятельствах – во время охоты на тигра через несколько минут после разговора с товарищами, которым казался спокойным и жизнерадостным. Раздумья князя были прерваны чьим-то кашлем: адъютант ввел полковника Хабалова. Одного взгляда на лицо вошедшего было достаточно, чтобы понять: случилось что-то по-настоящему серьезное. На минуту Хабалов замешкался, словно хотел еще подумать, любым способом отдалить доклад о несчастье, который он обязан был сделать. Но заминка длилась только несколько секунд.
– Я слушаю вас, дорогой Хабалов.
– Ваше высокопревосходительство, срочно требуется ваше вмешательство! У меня есть доказательства, что Кайджар собрал вокруг себя несколько сотен человек, по докладам триста-четыреста, и сегодня ночью они хотят уйти с ним в тайгу, с палатками, оружием и всем снаряжением!
– Их так мало? Я удивлен. Вы, наверное, ошиблись в подсчетах…
Хабалов, сбитый с толку подобным ответом, не знал, что сказать. Ипсиланти тяжело поднялся со стула, оттолкнув Алексея. Значит, эта минута наступила. Он был к ней готов и знал, что делать. Он знал, что все еще умеет заставить солдат подчиниться, что они все еще боятся его. Он сразу почувствовал себя другим человеком. Наконец-то его врожденная способность командовать, ставшая бесполезной, пока невероятная инерция тянула и тянула полк дальше в Сибирь, может снова пригодиться для задачи сверхважной, стратегической – вернуть смысл последним дням своей и их жизни.