– Но, ваше превосходительство, здесь больше никто не знает, где мы находимся, кто мы теперь, что происходит в мире… Война, беспорядки в Петрограде, царь в Тобольске… Да правда ли все это? – это был Гудериан, в минуты волнения грассировавший более обычного. В его голосе было недоверие, которое не ускользнуло от Ипсиланти.
– Может быть, для вас уже не является правдой то, что должно ей быть, Гудериан? Это уже не первый раз, когда я замечаю ваши сомнения!
– Захотят ли солдаты еще раз пойти за нами? – Карель поднялся с места, голос его дрожал, а обведенные бессонными кругами глаза блестели. Он казался совершенно больным. Ходили слухи, что он все чаще прибегает к помощи полкового врача, его волшебного докторского саквояжа, где был и морфий. Но Ипсиланти испытывал уважение к страданиям Кареля, он знал, что на этого человека можно положиться. Князь беспокоился лишь о том, что Карель слишком молод для командующего батальоном и по ночам его должна бить та же лихорадка, что и многих солдат.
– Может быть, вы хотели спросить, способны ли вы сами еще подчиняться приказу?.. – Ипсиланти выговорил это почти шепотом, опустив голову. Он знал, какое серьезное обвинение бросает в лицо офицеру и дворянину.
И на самом деле, Карель тут же сорвался с места и с разъяренным лицом сделал несколько шагов навстречу князю. Вокруг все пришло в движение, офицеры кинулись к нему, чтобы остановить, а он плетью повис на их руках, потеряв сознание. Карелю сделали укол, и несколько минут спустя он уже сидел на прежнем месте, как будто ничего и не случилось. Среди сотрапезников завязался спор о том, как нужно организовать поход через тайгу, но уже почти без участия самого князя.
Ипсиланти смотрел на них, медленно переводил взгляд черных глаз с одного на другого… Видел он совсем не этот стол и совсем не этих людей, а того солдата, убежавшего в лес. Вот он смотрится в зеркало, а вот раздевается и, совершенно свободный и счастливый, уходит в тайгу. На самом деле этот голый солдат – не просто сумасшедший, это весь его Преображенский полк, а может, и более того. Вся Россия в эту минуту, нагая и потерянная, похожа на солдата, который больше не хочет держать ружья. Пожалуй, в вестях, которые принесли им евреи, было немало правды. В глубине души князь сам боялся этого прибытия в Тобольск, боялся той реальности, которая предстанет перед их глазами и от которой уже нельзя будет спрятаться. Тогда многим покажется, что было бы лучше вечно плутать в безлюдном лесу, как в библейские времена иудеи плутали в поисках земли обетованной, и умереть, как Моисей, так и не добравшись до нее. Если в России больше нет царя, то кому он, князь Александр Илларионович Ипсиланти, служит? Перед кем выказывает свою доблесть, ум, опыт? Если на самом деле счастье – это верно служить человеку или идее, если так страшно – никому и ничему не принадлежать, какая у него получится жизнь в этом завтра, где не будет империи, в новой России – как тот солдат, нагих и свободных, брошенных на произвол желаний собственной плоти, алчущей пищи, одежды, тепла; во вселенной, населенной просто телами, у которых равные права и равные требования? Он хотел умереть в старой России и готовился к этому: решение разделить полк пришло к нему именно поэтому. И если он хотел сохранить достоинство, умирая, у него уже почти не оставалось для этого времени.
– Господа офицеры, прошу немного тишины! По-моему, я выразился достаточно ясно, и если у вас нет иных возражений, завтра в десять часов жду вас с детальным планом действий на неделю. А теперь, надеюсь, вы присоединитесь ко мне, чтобы выпить за здоровье нашего императора…
Поднявшись со стула, который тотчас же был унесен Алексеем, он обвел взглядом тех, кто был на войне рядом с ним пять долгих лет. Он видел, что некоторые колеблются, оглядываются по сторонам, ищут в глазах товарищей ответы на свои вопросы, а потом медленно встают и поднимают в конце концов бокалы, у кого наполненные наполовину, а у кого и совсем пустые, словно сосуды со своей верой.
– Налейте полковнику Гудериану, майору Степано́вичу, врачу, капитану Карелю… Мне кажется, их бокалы пусты… – громко сказал Ипсиланти Алексею.
Кто знает, кто из них первым предаст его и бросится грабить запасы съестного в обозе? А кто останется верен и не прикоснется к ворованному? Нужно было предвидеть их реакцию и направить самых слабых в тайгу, а самых сильных удержать при себе, чтобы дать им иную смерть. Поэтому он должен разделить свой полк.
Но решимость князя была поколеблена непредвиденным событием. Следующей ночью тигр, ворвавшись в полковую «конюшню» – эскадрон св. Георгия, задрал и покалечил многих лошадей. Был ранен и Фетонт, белый конь князя. Добить его пришлось самому Ипсиланти; разбуженный посреди ночи шумом и криками, он, бросившись на место происшествия, увидел своего коня истекающего кровью. В лагере творилось что-то неописуемое. Казалось, тигр привел с собой из тайги тысячу маленьких бесов, разбудивших в солдатах, для которых вот уже два года ствол ружья служил лишь подпоркой во время передышек, жажду крови и убийства. Они разделились по взводам, по командам и прочесывали тайгу. Многие говорили, что видели тигра и даже преследовали его несколько мгновений. Кто-то с содроганием вспоминал два желтых горящих глаза, вспыхивающих, как угли, все дальше и дальше в зарослях, но никому так и не удалось настигнуть его. Раненые кони ржали, и казалось, это плачут и кричат люди. Солдаты утирали слезы, глядя на муки верных животных, которым ничем нельзя было помочь. Зверь растерзал троих и искалечил по меньшей мере с десяток лошадей, и никто не понимал, по какой причине.
Среди солдат первого батальона был один то ли нанаец, то ли бурят, такой неразговорчивый, что никогда и голоса его толком никто не слышал. Многие офицеры, считая его немым, отправляли на самую черную работу. Та к он и тянул свою солдатскую лямку при кухонных котлах. В ту ночь он, одним из первых бросившись к раненым лошадям, понял, что произошло. Мешая русские слова с какими-то своими, азиатскими, он бросился объяснять, что это дело «амбы» – по всей видимости, так назывался тигр на его тарабарском языке – и что он знает, как найти «амбу» в лесу и как поймать ее, если найдет себе помощников. Он родился в маленьком племени, в стойбище на берегу озера, большого-большого, как море, он тайгу знает, хорошо знает, как ходить, как зверя забивать, как силки ставить. Нельзя бояться, не надо бояться, повторял маленький вдруг преобразившийся таежный охотник, он знает, как «заходить тайга», как «выходить тайга», пусть проверяют, он покажет, как «жить тайга».
Кайджар, так его звали, сразу же решил доказать, что говорит правду. Спросив разрешения у своего капитана, около полудня он ушел в тайгу, взяв рюкзак с провизией, ружье и лук, который к неподдельному изумлению товарищей вырыл из какой-то потайной ямки около своей палатки. Он обещал вернуться к заходу солнца, но прежде – три раза крикнуть, как кричит лось во время гона. Его словно прорвало, он хотел рассказать капитану обо всех обычаях своего племени, а тот слушал его невнимательно, глядя поверх головы маленького таежного человечка в синюю глубину леса. И правда, императорская армия так же непостижима и многоголоса, как сама Россия… Кайджар, бессловесный и прежде ко всему безразличный, которого не знали кем и считать – немым или умственно отсталым, вдруг превратился в древнего азиатского охотника, знатока обычаев, поверий, шаманских талисманов. В кайджаровом взводе только и разговоров было о том, куда он направился, а к вечеру напряжение возросло настолько, что ни о чем другом никто уже и не думал. Вернется ли этот таежный смельчак или исчезнет, как тронувшийся товарищ их Петруха? Чтобы не прослушать трех обещанных лосиных криков, все старались поменьше разговаривать и побольше молчать…