– Более того, им было бы удобнее еще раньше вывести нас из игры, – заключала обычно Аликс.
Вот почему каждую ночь в спальне на первом этаже Ипатьевского дома Николаю приходилось выслушивать нескончаемые упреки жены, которые он выносил в полном молчании.
– Ты не должен был отдавать кавалерийскую бригаду Павлу, тебя должна была насторожить его мания походить на деда… Он себя почувствовал претендентом сразу же после заключения союза с французами! А все эти годы, проведенные во Франции и Швейцарии? Неужели ты ему веришь? Во Франции он встречался с социалистами, он уже там с ними сговорился…
Иногда ее бред словно вызывал призраков, и Николай видел всех своих родственников, таких же узников, только разбросанных по миру и России. Нет, никто из них не предавал его. То, как они жили прежде, закрывало им возможность войти в этот новый мир, так же как и его детям, даже если бы они стали вдруг маленькими-маленькими, как когда-то сказала Матильда. Где можно спрятаться от этого нового мира? Их мог спасти лишь ангел, только ангел, который прилетел бы и вырвал бы их из этой мрачной ночи в июле 1918 года, дабы перенести на сто или двести лет назад. Но время нельзя обратить вспять, даже в России. Цари умели лишь оставлять в неприкосновенности ее территориальные границы, лелеять их, смотреться в эти горы и равнины, как в зеркало своей безграничной власти! Царь и Россия были неразлучны, они любовались друг другом, как влюбленные, как новобрачные.
Только Богу было доступно остановить время, а ему, Николаю, – нет. И, находясь где-то на середине пути от его подданных до Господа, Николай смотрел на карту и не видел там, на бескрайних землях российских, того, чего так искали его добрейшие голубые глаза, отбросив мысли о спасительном путешествии во времени. Империя оказалась вечной только наполовину.
Та к думал царь Николай душным июльским вечером в Ипатьевском доме, когда нежные звуки вдруг отвлекли его от мрачных мыслей: «Что за ангел поет?.. Даже охранник улыбается… Это же Анастасия, моя маленькая Анастасия…» Словно нежная, мягкая и ласковая рука вдруг притронулась к сердцу каждого обитателя дома, растопила самые неприступные, ледяные стены.
Почему гувернантка вдруг перестала шить, а великие княжны отложили чтение? А вот и доктор с Алексеем появились в комнате… И это глубокое молчание внизу, в комнатах охраны. Запела Анастасия… Казалось, вся ее жизнь – в этой песне, в ней она и девочка, и мать, и бабушка одновременно. Мелодия трепетала, заставляя саму смерть расчувствоваться и отступить подобно тому, как петушиный крик заставляет исчезнуть ночную нечисть.
– Спой, Анастасия, спой еще! – просил Алеша, вытирая слезы. Но Анастасия вышла из комнаты, как будто никого не видела, и не слышала, и спряталась в спальне сестер, обхватив себя руками за плечи, – маленькое белое пятнышко в несмываемой черноте ночи.
Глава девятая
Солдаты затерявшегося в Сибири полка были большей частью молоды, и вот уже почти два года они обходились без женщин. С какой бы темы ни начинался разговор между ними, кончался он всегда одним и тем же: воспоминаниями о женах, подружках, случайных знакомствах. Имена оставленных дома женщин вызывали острые приступы желания, будили воображение и вызывали к жизни призраков, неотступных и почти телесных в таинственных таежных сумерках, когда разнообразные шорохи и звуки, издаваемые лесными обитателями, сливались в хор, поющий славу силе, плоти и молодости.
Ночью дежурные офицеры, обходившие лагерь, слышали, как солдаты во сне шептали, вздыхали, даже всхлипывали. Удушливые путы вожделения, не находившего себе выхода, мучили их спящие тела. Та кие же сны приходили и к офицерам, когда они растягивались наконец в постели, чувствуя смертельную усталость после обхода. Если остановиться в темноте и прислушаться к этому непрерывному плеску ночных звуков, то кажется, что там, в лесу, и здесь, в лагере, шорохи перекликаются, переплетаются и переполняются общей, единой силой, словно под зеленым покровом бьется единое сердце земли.
«Дьявол – это женщина…» – вздыхал князь Ипсиланти, глядя на двадцать офицеров, которые обедали вместе с ним и рассказывали, не придавая своим словам слишком большого значения и перебрасываясь шутками, о волнении, царившем в полку, о странном поведении многих прежде спокойных солдат, которые бросались теперь в драку из-за пустяка, об этой нервной лихорадке (такой диагноз поставил полковой врач), превращавшей в пытку сны и самых уравновешенных, и самых беспокойных. Князь, хорошо разбиравшийся в людях, отметил про себя, что никто из офицеров не осмелился заговорить о настоящей причине происходящего. Да и с каких это пор солдаты могли роптать на отсутствие женщин в армии, а офицеры – оправдывать подобные разговоры? Но эти бедняги давно уже не были солдатами, они не воевали, а брели и брели по бескрайней Сибири… И все же он не мог их оправдывать, не мог и не хотел. Пусть все идет так, как предписывают правила, как и должно идти.
– Господа офицеры, подумаем о более серьезных вещах. Видеть всех вас за моим столом – это не только удовольствие, но и возможность напомнить вам, что всего несколько недель осталось до дня рождения Его Императорского Высочества царевича Алексея Николаевича. Как вы знаете, наш царь оказал нам честь, присвоив наследнику престола звание шефа Преображенского полка, и мы не можем оставить подобную дату без надлежащих церемоний. Если, как я надеюсь, мы быстро доберемся до нашего государя в Тобольске, – в этом месте медленный и глухой голос князя стал резким и настойчивым, а фигуры за столом вдруг всколыхнулись и напряглись, прислушиваясь к тому, что говорил начальник, – я бы хотел в этот торжественный день пригласить царевича на обед в наш полк, но сначала надо будет провести войсковой парад и смотр боевой выучки полка, которая, несмотря на все трудности, не утеряна нашими солдатами. Я решил, что завтра утром, отделение за отделением, рота за ротой, мы начнем выполнять специальную программу по боевой и строевой подготовке к параду тридцатого июля. Мы будем тренироваться неделю, а потом разделимся на две колонны. Одна из них, под командованием господина Хабалова, пойдет через тайгу, а другая, под моим началом, двинется в обход тайги с запада ради соединения в Тобольске.
Ипсиланти, не дав никому возможности ответить, встал и направился к карте, которую приказал повесить прямо у обеденного стола. Его объяснения, как обычно краткие и емкие, не должны были, казалось, вызывать вопросов, но как только он замолк, стало понятно, что они появятся и что князь об этом знает. Медленным и тяжелым шагом он вернулся к столу, неторопливо наполнил серебряный бокал.
Первым высказался Хабалов:
– Благодарю вас, ваше высокопревосходительство, за высокую честь, которая мне оказана назначением командовать половиной Преображенского. Но как можно даже думать о том, чтобы идти напрямик через тайгу? Все знают, что без проводника это верная смерть. Комары, болота, бездорожье, звери, наконец!
– Хабалов, когда в семьдесят восьмом году у меня под началом было только тридцать шесть человек моего взвода и турки отпустили нас в пустыню, уверенные, что мы умрем, они не приняли в расчет бесконечного терпенья русского солдата, его умения приспосабливаться. Вы видите, что я до сих пор жив, и только три человека умерло тогда во время перехода. Вам не кажется, что после того, что мы пережили в пустыне, тайга не должна пугать нас? Наверное, вы хотели спросить у меня о другом: почему я сам не хочу командовать этим переходом через тайгу? Поверьте, страха я не чувствую. Я всего лишь не могу себе этого позволить, я должен прийти к царю непременно и знаю, что могу рассчитывать на вашу преданность и самоотверженность.