История Французской революции. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Луи Адольф Тьер cтр.№ 86

– Беру публику в свидетели, что мы не оскорбляем суда!

– Это правда! – раздается в зале несколько голосов. Вся публика изумлена и негодует на такую несправедливость в отношении подсудимых.

– Придет день, – продолжает Дантон, – когда истина станет известна… Я вижу большие бедствия, которые нагрянут на Францию… Вот диктатура. Она показывается открыто…

Демулен, услышав рассказ о Люксембургской тюрьме, Дильоне и своей жене, в отчаянии восклицает:

– Злодеи! Мало того, что зарежут меня, они хотят еще зарезать мою жену!

Дантон замечает в конце залы и в коридоре Амара и Вулана, которые прятались в тени и наблюдали за происходящим. Он указывает на них стиснутым кулаком.

– Смотрите, – восклицает он, – на этих подлых убийц! Они нас травят, они не отстанут от нас до самой смерти!

Вадье и Вулан, испуганные, исчезают. Суд вместо всякого ответа закрывает заседание.

Следующий день был четвертым, и присяжные имели право закрыть прения, объявив себя достаточно ознакомленными с делом. Так они и сделали, не дав подсудимым времени защищаться. Демулен приходит в ярость, объявляет присяжным, что они убийцы, и призывает народ в свидетели этого беззакония. Тогда его вместе с его товарищами выводят из залы. Он сопротивляется, и его уводят силой.

Тем временем Бадье и Булан с живостью что-то обсуждают с присяжными, хотя те вовсе не нуждаются в подстрекательстве. Герман и Фукье выходят с ними в холл. Герман бесстыдно заявляет присяжным, будто перехвачено письмо из-за границы, доказывающее сговор Дантона с коалицией. Только три или четыре присяжных осмеливаются подать голос за подсудимых, большинство же настроены против них. Старшина присяжных, некто Треншар, возвращается, исполненный зверской радости, и с видом беснующегося произносит безбожный приговор.

Подсудимых не привели в зал суда для оглашения приговора; один из секретарей спустился для этого в их тюрьму. Они его прогнали, не дав докончить чтение и объявив, что их могут вести на казнь и так. Теперь, когда приговор был произнесен окончательно, Дантон, до сих пор бушевавший от избытка негодования, опять стал спокоен, и в нем осталось лишь прежнее чувство презрения к своим противникам. Демулен тоже скоро утомился, погоревал о жене, но благодаря счастливому отсутствию предусмотрительности ему не пришло в голову, чтобы и ей грозит та же участь; эта мысль сделала бы его последние часы невыносимо тяжелыми. Эро был весел, как всегда. Все они держали себя твердо, а Вестерману не изменила храбрость, прославившая его имя.

Все они были казнены 5 апреля (16 жерминаля). Отвратительная шайка, нанятая для того, чтобы надругаться над жертвами, провожала телеги. Камилл при виде нее вышел из себя, хотел говорить с толпой и осыпал подлого лицемера Робеспьера ужасными проклятиями. Гнусная шайка ответила ему ругательствами. От неистовых телодвижений у Демулена разорвалась рубашка и обнажились плечи. Дантон, обводя шайку спокойным, презрительным взором, сказал ему: «Да сиди же смирно, оставь в покое всю эту сволочь».

Приехав к эшафоту, Дантон хотел обнять Эро де Сешеля, который протягивал к нему руки, но палач не позволил им этого. Тогда Дантон, улыбаясь, обратился к нему со страшной шуткой: «Ты сумел быть более жесток, чем смерть. Не беспокойся, ты не помешаешь нашим головам целоваться в корзине».

Таков был конец Дантона, человека, бросившего на Революцию яркий отблеск и бывшего ей столь полезным. Смелый до дерзости, пламенный душою, жадный до сильных ощущений и наслаждений, он ринулся в омут и во всем блеске являлся в самые страшные дни. Мужественный, быстрый в решениях и действиях, не смущаемый ни новостью, ни трудностями необычайного положения, он умел рассудить, какие необходимы средства, и ни одного не пугался, ни одно не претило ему. Этот человек, такой могучий в деле, в промежутках между опасностями предавался милым его сердцу увеселениям и лености. Он страстно любил самые невинные наслаждения – сельские, в кругу друзей и боготворимой им жены. Тогда он забывал побежденных, не был в силах ненавидеть их; умел даже отдавать им справедливость, жалеть и защищать. Но в эти-то промежутки отдыха, необходимые для его пламенной души, соперники его понемногу, упорством своим, зарабатывали себе славу и влияние, которые ему давались одним днем опасности. Фанатики упрекали его за способность нежиться и за доброту и забывали, что по части политических жестокостей он поравнялся с ними со всеми в сентябрьские дни.

Пока он, полагаясь на свою славу, ленился и мешкал, носился с благородными мыслями о том, как вернуть мягкие законы, ограничить господство насилия днями большой опасности, отделить душегубцев, безвозвратно погрязших в крови, от людей, лишь уступивших обстоятельствам, наконец, организовать Францию и примирить ее с Европой, на него предательски накинулись его же товарищи, которым он предоставил дело управления страной. Политика требовала жертв, зависть выбрала их – и убила человека самого славного и грозного. Несмотря на свою славу и заслуги, Дантон пал по знаку того самого страшного правительства, которое организовалось отчасти его стараниями.

По словам одного современника, Дантон был чужд решительно всякой претензии, даже претензии отгадывать то, чего не знал, тогда как люди его закалки обыкновенно на это падки. Он охотно слушал Фабра д’Эглантина и постоянно вызывал на разговор молодого друга,

Камилла Демулена. Дантон умер со своей обычной силой духа и сообщил ее своему другу. Подобно Мирабо, он до конца гордился собой и считал, что с избытком искупил свои ошибки великими заслугами и честными намерениями.

Пали вожди обеих партий. За ними в скором времени последовали остальные. По этому случаю людей самых несообразных друг с другом смешивали и судили вместе, чтобы упрочить мнение, будто все они соучастники одного заговора. Шометт и Гобель явились рядом с Дильоном и Симоном; отец и сын Грамоны, Лапалю и другие члены революционной армии попали в одну группу с генералом Бейссером. Наконец, жену Эбера, бывшую монахиню, судили вместе с женой Демулена; последняя была красавицей двадцати трех лет, поистине очаровательной. Шометт, всегда такой покорный и послушный, был обвинен в заговоре с коммуной против правительства, в том, что морил народ голодом и возмущал своими сумасбродными представлениями.

Гобель был признан сообщником Клоотса и Шометта; Дильон был приговорен на том основании, будто намеревался открыть тюрьмы в Париже и вырезать Конвент и комитеты, чтобы спасти своих друзей. Генерал Бейссер, так активно способствовавший спасению Нанта, вместе с Канкло, заподозренным в федерализме, был признан сообщником ультрареволюционеров. Жена Эбера была приговорена в качестве сообщницы своего мужа. Сидя на одной скамье с женою Демулена, она говорила ей: «Вы-то счастливая, против вас нет обвинений. Вы будете спасены». Действительно, единственное, в чем можно было обвинить эту молодую женщину, это страстная любовь к мужу и упорство, с каким она беспрестанно бродила около тюрьмы со своими детьми, чтобы видеть их отца и показывать им его. Тем не менее обе были приговорены и погибли в качестве сообщниц всё того же заговора. Бедная Люсиль Демулен умерла с мужеством, достойным ее любимого. После Шарлотты Корде и госпожи Ролан ни одна жертва не внушала такого нежного участия и глубокого сострадания.