— Вы бы мне очень помогли, — он снял котелок и помахал им несколько раз, — в очень важном криминальном деле, если бы вы соблаговолили определить это растение.
Кульчинский аккуратно сгреб лепестки на чистый лист машинописной бумаги. Затем расставил на нем лупу на небольшом штативе и присмотрелся сквозь нее внимательно лежащим перед ним растительным высушенным остаткам. Он улыбнулся и легким движением руки подозвал к себе Мигальского. Он пододвинул на край стола листок со стоящей на нем лупой.
— Что это за растение, пан коллега? — Шеф начал экзамен строгим тоном.
— Похоже, Jasminium polyanthum
[9], — ответил Мигальский после некоторого времени.
— Jasminum, пан коллега, не Jasminium, — разозлился Кульчинский. — Вам непростительны такие оговорки. Да, это жасмин многоцветковый или цветущий, но уточняю: состояние этих лепестков и их сухость не позволяют нам очевидный диагноз. Скорее всего это жасмин многоцветковый, то есть Jasminum polyanthum. Ну, пан коллега, пожалуйста, охарактеризуйте его нашему гостю!
— Это редкий у нас цветок, выращиваемый в основном в горшках, — дрожащим голосом подчиненный выполнил команду шефа, — с густым ароматным запахом. Он настолько красивый и достаточно редкий, что является большой достопримечательностью… — Мигальский подошел к одной из полок и из множества книг вытащил «Ключ для определения растений». — Прошу посмотреть на эти гравюры!
Заремба наклонился над рисунком большого цветущего белым куста. Он сделал быстрое движение рукой и поймал каплю пота, которая со лба вот-вот стекала на ботаническую энциклопедию. Выпрямился, раздраженный жарой.
— Почему этот цветок считается достопримечательностью? — вздохнул он нервно. — Меня он оставляет совсем равнодушным. Может, эта гравюра не передает его реальной красоты?
— Мой пан, — профессор Кульчинский усмехнулся, — de gustibus non est disputandum
[10], но вашего вкуса не разделяют тысячи людей, которые на торговой Восточной ярмарке толпились, чтобы взглянуть на этот цветок и вдохнуть его одуряющий запах…
Цветок экспонирован на Восточной ярмарке. Элзуния Ханасувна похищена на Восточной ярмарке. Заремба почувствовал дрожь, из-за которой не изменил бы своей работы ни на какую другую.
— Говорят господа, — записывал быстро рассказ Мигальского, — что это цветок очень редкий… А можно ли достать в каком-то львовском цветочном магазине? Достаточно редкий?
— Я говорю о редком распространении этого цветка в нашей климатической зоне, — загудел Кульчинский. — О торговых аспектах вы могли бы спросить профессионального флориста!
Заремба был благодарен случаю за его дар. Он не только почувствовал запах следа, но и познал слабость Кульчинского. Профессор был тут бесспорным лидером, который узурпировал себе даже слова своих подчиненных. О редкости Jasminum polyanthum сказал в начале доктор Мигальский. Заремба, желая угодить Кульчинскому, задал вопрос в множественном числе «говорят господа»… А шеф быстро вернул его на землю, в ответ «говорю». «Я говорю». Да, — подумал Заремба, — тут есть только один бог.
— И поэтому я должен ходить по всем цветочным магазинам и там спрашивать? — Аспирант сделал печальную мину.
— Не обязательно по всем. — Кульчинский выказал на этот раз великодушие. — Вы очень счастливый, комиссар. Доктор Мигальский из профессиональных соображений знает все о львовских цветочных магазинах. Он работает с ними давно и делает в них заказы. Мы тоже должны где-то покупать наши образцы. Ну прошу, пан коллега, ответить на вопрос!
Ботаник дал узнать Зарембе еще одну свою черту — вежливость. Уже только немногие по старому австрийскому обычаю титуловали людей на ранг выше.
— Флористы редко торгуют этим цветком, — сказал Мигальский. — Цветочники неохотно его покупают, особенно те, которые не имеют светлых выставочных помещений. Он в темноте быстро вянет. Поэтому вам остается проверить, по моему мнению, не более двадцати цветочных магазинов…
— Еще один вопрос к вам, профессор. — Заремба говорил уже в соответствии с принятыми в институте обычаями. — Этот Jasminum выделяет какую-то едкую или вызывающие зуд жидкость, после которой на теле оставались бы какие-то следы?
— Нет. — Профессор покачал головой. — Сок Jasminum polyanthum является совершенно безопасным и не вызывает каких-либо раздражений.
Наступила тишина, в которой слышно было только шуршание пера по листам записной книжки. Заремба быстро все записал и встал.
— Прошу прощения, комиссар, этот тон старого преподавателя, — сказал с улыбкой профессор, — но вам не интересно, почему я сказал, что вам повезло?
Тут есть только один бог, — подумал Заремба, — теперь меня будет допрашивать.
— Потому, что доктор Мигальский знает о торговле цветами, — выстрелил он. — Поэтому я счастливый…
— Не только поэтому. — Кульчинский улыбнулся. — Вам повезло, потому что наверняка вы ищете кого-то, кто мог купить или купил это благородное растение. Правильно ли я рассуждаю?
— Жаль, что пан профессор не работает у нас, ваша безупречная проницательность очень бы нам пригодились… — Голос Зарембы был сладкий, как мед, что, как правило, предвещало это у него высочайшее раздражение.
Поскольку Кульчинский об этом не знал, он принял высказывание аспиранта за чистую монету.
— Вы легко найдете владельца этого цветка, — объявил он весело. — Потому что флористы, как я это сказал, неохотно его покупают и скорее привезут его на заказ… А это означает для вас, комиссар, большое счастье… Почему? Вот именно: почему?
— Потому что должен где-то существовать реестр заказов, пан профессор…
— А в нем фамилии получателей, — добавил бог.
Заремба почувствовал впервые симпатию к начальнику института.
17
Попельский после выхода из «Зиппера» пошел на стоянку пролеток у университета. Одну из них нанял на ближайшие три часа, что, видимо, обрадовало добряка возницу, после чего приказал себя ждать. Потом значительно больше четверти часа провел в своей квартире на Крашевского, 3, которая находилась от остановки в ста метрах. Там он пытался успокоить служанку, которая сначала тихо плакал, а потом впала в какое-то молчаливое оцепенение. Испуганная Ганна повторяла: «Что должно быть, то будет», и не могла никак поверить своему пану, что Рита вместе с пани Леокадией уехали на школьную экскурсию в Ворошты. Попельский, видя бесперспективность своих уговоров, выкурил нервно папиросу, переоделся в смокинг, поранил себе при этом палец запонкой для манжет и выбежал, некрасиво ругаясь, на темную сырую улицу.