Реки Аида - читать онлайн книгу. Автор: Марек Краевский cтр.№ 27

Когда комиссар закончил и закурил папиросу, Заремба выпил последний глоток кофе. Они смотрели друг на друга без слов. Они были знакомы слишком хорошо, чтобы сейчас задавать себе ненужные вопросы.

Так было всегда. В прежние станиславовские времена Заремба не должен был спрашивать своего друга по гимназической скамье, что позволит ему списать греческие и латинские упражнения или поможет ему решить математическую задачу. А Эдзё, который жил тогда у своего дяди и отдавался ночному азарту в тайном кабинете в кофейне Микулика, не надо было просить Вилика о подтверждении лжи о якобы школьных краеведческих экскурсиях по чудесным заблотовским холмам, что служило ему в качестве алиби для этого противозаконного занятия. Оба, как и чуть старше их и посвященная во все кузина Попельского Лёдзя, а также их третий друг, одинокий чудак Юзик Блихарский, считали такую помощь естественным одолжением, очевидным поступком, за который даже благодарить не нужно. Друзья пришли к такой конфиденции, что не только не предъявляли себе благодарности за такую понятную услугу, но — из-за своей телепатической догадливости — совсем о ней не просили.

Не должен был сейчас, в эту осеннюю ночь, просить о помощи Попельский, не должен был ее объявлять Заремба. Все было ясно, кроме одного.

— Как ты объяснишь, — спросил гость, — твое поведение у Винда? Мы все видели твой взрыв ужаса, твою ярость… Тебя коллеги не посмеют спрашивать, но это меня будет мучить. А я что? Конечно, silentium! — Он улыбнулся, имитируя голос их латиниста профессора Шодака, который именно этим восклицанием успокаивал разоравшихся студентов.

Гипотетическая реакция Зарембы на вопросы коллег из следственного управления была для Попельского очевидным подтверждением дружбы, а следовательно, декларацией присоединения к частному тайному расследованию. Заремба не должен был ничего говорить expressis verbis. Слова были тут совсем не нужны.

— Ты скажешь им, Вилюсь, что обанкротилась страховая фирма, в которой у меня хранятся сбережения. Тактичный Кацнельсон будет мне сочувствовать и молчать, а наш молодой Стефек Цыган уже наверняка знает, что в наших личных отношениях silentium est suprema lex. — Попельский встал из-за стола и начал ходить вокруг него. Пришло время, по которому он больше всего он скучал — время решений, время работы. — Я сейчас себе прочитаю, что Пидгирный пишет обо всем этом, — говорил он быстро, постукивая пальцем по картонной папке. — А я тебе теперь это изложу. Во-первых, насильник не принадлежит к низким социальным слоям. Это, впрочем, мы можем предположить и без Пидгирного. Я не встречал еще ни одного насильника, хама или простолюдина, который бы делал такое театральное оформление своего мерзкого деяния. Такой это подавляет телесно, изнасилует и убьет в конце для страха. Ни один тупой и придурковатый извращенец не будет посыпать цветами…

— А мне не очень хочется верить, — буркнул Заремба, наливая себе очередную чашку кофе, — чтобы он, как пишет Пидгирный, намеренно обрызгал мочой ее платье. Ну потому что зачем? Каждый насильник, которого я встречал, стыдился post factum страшно своего поступка, хотел быстро о нем забыть, бросал где-то свою жертву и быстро драпал. Помнишь того Хованца, который изнасиловал и убил девушку на ярмарке в Мостках? Ведь он сам объяснял, что он убил после изнасилования, потому что стыдился жертвы! Ой, что-то меня не забавляет эта гипотеза, что эта сволочь помочился на девочку, чтобы ее еще более опозорить…

— Но тогда откуда взялась моча на ее платье? — Попельский сказал это так тихо, словно спрашивал самого себя. — И откуда это яйцо? И то и другое может иметь какое-то символическое значение… Может, и Пидгирный прав, когда пишет о символике невинность… Яйцо, новая жизнь, белые цветы… И откуда эти какие-то ожоги, кровоподтеки на бедрах девушки…

— Эдзю. — Вилек сплел пальцы, вытянул руки над головой и потянулся так сильно, даже треснули его кости. — Дай ты мне, брат, что-то холодного выпить! Еще меня мучает небольшое похмелье после сегодняшнего…

Когда Попельский вернулся с сифоном, Заремба улыбался торжествующе и барабанил пальцем по отчету Пидгирного. Из картонной папки высыпались засушенные цветы с белыми лепестками.

— Видишь это, Эдзю? Нужно проверить эти цветы. Может, это какие-то редкие, может, растут только в каких-то особых условиях, не знаю, на какой-то болотистой местности, а может, где-то в горах… Это нам бы помогло…

— Послушай, Вилек. — Попельский оперся кулаками на стол. — Найди лучшего эксперта в ботаническом саду и узнай все, что возможно, об этих цветах. А также их побочные эффекты. Может, вызывают какие-то кровоподтеки или ожоги? Мы должны исключить действие каких-либо едких соков, потому что если они не были причиной раздражения, то можно предполагать, что это обожгло чем-то ребенка… Потом иди в архив и поищи все о половых преступлениях и извращенцах… Особенно интересует меня эта моча на платье… Я с тем же самым пойду к Пидгирному…

— Ты знаешь, что Пидгирный может быть непреклонным. Прикроется врачебной тайной и все… Ведь мы не проводим официального расследования…

— Сложно, тогда я пойду к другому врачу, который занимается сексуальными неврозами… А с Пидгирным одно несомненно: он не проболтается… Àpropos врачей, я видел этот небольшой список лиц, с которыми имела в контакт Элзуния? За пределами дома это только подруги с Заведения Темных на Святой Софии и ее врач, известный психиатр, доктор Густав Левицкий с Кульпаркова. С ним я тоже поговорю…

— Хорошо. — Заремба затянул галстук и надел пиджак. — Ты к гайдамакам и на Кульпарков, я к ботанику и в архив. Прощай, иду спать. Szulim!

— Подожди, еще одно! Иду в бордель! — Попельский усмехнулся, понимая, как звучала эта декларация.

— А что мне до этого! — Заремба фыркнул смехом. — Что сам немного пошаливаешь!

— Я пойду туда, но только тогда, когда узнаю, где такой есть.

— Какой? Я не верю, что ты не знаешь, где в Лембруке находятся бордели! Достань записную книжку, она тебе кое-что подскажет!

— Я ищу бордель специальный, — пояснил серьезно Попельский. — Такой, в который приходят извращенцы, рассыпающие цветы, разбивающие яйца в лонах шлюх. Или любители несовершеннолетних девочек, понимаешь, Вилюсь?

— Таких адресов я не знаю, — ответил Заремба и содрогнулся от отвращения.

— Наши тропы сойдутся в какой-то момент, я уверен. И тогда мы посадим этого ублюдка на цепь!

Эдвард подошел к нему и протянул руку.

— За работу, старина!

Заремба решительно встал и начал одеваться. Не было для него лучшего стимула, чем эта старая фраза, которая неоднократно падала из уст их бывшего учителя гимнастики.

Хотя комиссар Эдвард Попельский на своем давнем посту в следственном управлении работал уже несколько дней, все еще не мог привыкнуть просыпаться утром. Это нормальный обычай людей трудящихся он бросил в середине двадцатых годов, когда полицейское начальство после его многочисленных упорных и настойчивых просьб согласилась, чтобы он работал в другую смену — а именно с двух дня до десяти вечера. Его начальники признали светочувствительную эпилепсию, которой он страдал со студенческих лет, весомой причиной этого изменения. Работа во второй половине дня и ночью в меньшей степени, чем предыдущая, подвергала Попельского солнечному свету, который в своей рассеянной форме вызывал у него эпилептические приступы. На это совершенно уникальное решение руководства повлияла, конечно, высокая раскрываемость ведомых им дел. Кроме того, пришлось согласиться на непреодолимое условие, на своего рода компенсацию для полицейского начальства, то есть на полную диспозицию три раза в неделю после восьми часов своей нормальной работы. Должен поэтому прибывать на каждый телефонный звонок и вместе с дежурными вмешиваться в ежедневные и банальные проявления жизни города — в основном в дела мелких краж и пьяных драк. Он исполнял эту обязанность без ропота, а его неожиданное присутствие в забегаловках и в притонах и нередко жестокие методы обращения с буянами помогли ему равно в славе и ненависти. Таким образом он работал в течение трех лет, пока в 1929 году пришел со своим шефом подинспектором Иеронимом Коцовским в конфликт настолько сильный, что он совершил рукоприкладство против этого последнего. Следствием было исключение Попельского из полиции. После года убогого прозябания, когда вместе с Леокадией ели плохо, платы своей служанке не платили вовсе, а за жилье — зачастую с большим опозданием — регулировали благодаря репетиторству, к Попельскому пришла с неким заказом красивая еврейка Рената Шперлинг. Этот визит и его зловещие последствия привели к тому, что он изменил свою профессию. Из репетитора стал частным детективом и в этом воплощении сумел раскрыть громкое дело «чисел Харона», благодаря чему получил шанс вернуться в ряды полиции.