Социальный интеллект. Новая наука о человеческих отношениях - читать онлайн книгу. Автор: Дэниел Гоулман cтр.№ 70

Дети, у которых этот участок мозга демонстрирует низкую активность, обычно дружелюбны и общительны. А вот дети, у которых он гиперактивен, избегают всего необычного: новизна пугает их. Такая предрасположенность обычно усугубляется действиями родителей, которые в попытке защитить ребенка ограждают его от всего, что помогало бы ему учиться реагировать иначе.

По данным ранних исследований Кагана, если родители поощряют (или даже заставляют) таких детей общаться с ровесниками, которых те стараются избегать, дети часто преодолевают генетическую предрасположенность к застенчивости. После десятков лет наблюдений Каган обнаружил, что застенчивыми во взрослом возрасте остались меньше 40 % всех детей, отнесенных к заторможенным вскоре после рождения.

Он понял, что нужно пытаться изменить скорее не чрезмерную гиперактивность нейронов – миндалина и холмики у повзрослевших заторможенных по-прежнему чрезмерно возбудимы, – а то, как мозг дальше обрабатывает эти импульсы. Со временем дети, научившиеся преодолевать свои позывы к избеганию нового, обретают способность полноценнее включаться в жизнь, внешне никак не проявляя свою застенчивость.

Нейробиологи используют термин “наращивание нейронного каркаса”, говоря о том, как закладывается нейронная цепь: связи в ней с каждым повторным использованием укрепляются – подобно тому, как на строительной площадке растут леса. Эффект “нейронного каркаса” объясняет, почему, если человек усвоил тот или иной стереотип поведения, изменить его уже нелегко. Но, используя новые возможности – а иногда даже просто приложив знания и усилия, – можно проложить и закрепить новый нейронный путь.

Каган сказал о своих заторможенных подопечных так: “Семьдесят процентов со временем ведут себя всё здоровее. Темперамент – это предрасположенность, но не приговор. У этих детей пугливость и гиперреактивность остались в прошлом”.

Например, один мальчик, которого в младенчестве отнесли к заторможенным, в подростковом возрасте научился действовать, невзирая на испытываемый страх. Теперь, по его словам, никто и не догадывается о том, какой он на самом деле застенчивый. Но чтобы достичь этого, ему понадобилась помощь и много работы над собой, много маленьких побед, одерживаемых, вероятно, в ходе обуздания нижнего пути верхним.

Одним из триумфов, вспоминает юноша, стало преодоление страха уколов: в детстве он так боялся их, что отказывался ходить к зубному, но потом нашел стоматолога, которому удалось завоевать его доверие. Глядя на сестру, с удовольствием прыгающую в бассейн, он сумел обуздать боязнь попадания воды на лицо и научился плавать. Когда-то он нуждался в родительской поддержке после дурного сна, но потом научился успокаиваться самостоятельно.

“Я сумел преодолеть свои страхи, – написал в школьном сочинении этот мальчик, бывший когда-то заложником своей тревожности. – Теперь я знаю, что у меня предрасположенность к тревоге, поэтому могу убедить себя, что бояться нечего” ^[401].

Подобным образом, с небольшой помощью, многие из заторможенных детей могут добиться изменений к лучшему. В этом деле пригодится правильная поддержка семьи и других людей, а также умение управляться с собственной замкнутостью. И еще полезно использовать рутинные, естественные “опасности” как тренажеры для преодоления своей заторможенности.

Каган рассказал, что его внучка в возрасте шести лет была очень застенчива и просила его: “Притворись, что ты мне незнакомый. Мне надо поучиться не стесняться”. И добавил: “Родители не понимают, что хоть биология и очерчивает определенный круг возможностей, она не определяет точно, как все сложится”.

Воспитание не в состоянии изменить каждый ген или любую закрепленную нейронную активность, и все же опыт, который дети переживают день за днем, конфигурирует их нейронную проводку. Нейронаука уже начала с удивительной точностью определять, как это происходит в некоторых случаях.

В 23 года он окончил прославленный британский университет, получив пропуск в блестящее будущее. Но в тот момент он находился в серьезной депрессии и планировал самоубийство.

Своему психотерапевту он признался, что его детство было беспросветно несчастным. Постоянные ссоры родителей часто заканчивались насилием. Он был старшим сыном в большой семье: к его третьему дню рождения родители успели обзавестись еще двумя детьми. Отец подолгу пропадал на работе, а мать, устав от постоянных дрязг малышни, имела обыкновение запираться в своей спальне на несколько часов или даже дней.

Когда он был маленьким и плакал, к нему подолгу никто не подходил. Родители считали, что детский плач – всего лишь попытка привлечь внимание, которым они не хотели избаловывать сына. Он ощущал, что его самые главные чувства и потребности никому не интересны.

Самое яркое воспоминание из его детства – как у него развился аппендицит, и он так и лежал до рассвета, стонущий и одинокий. А еще он помнил, как младшие дети рыдали до изнеможения, а родители их игнорировали. И помнил, как ненавидел их за это.

Первый день в школе стал худшим днем его жизни: ему казалось, будто мать окончательно его отвергла, оставив там. От отчаяния он прорыдал весь день.

Со временем он научился скрывать потребность в любви и ни о чем не просить родителей. При прохождении психотерапии он боялся, что стоит ему открыто выказать свои чувства и расплакаться, как психотерапевт увидит в нем докучливого нытика, который пытается привлечь к себе внимание. И тогда – рисовалось в его воображении – врач уйдет и запрется где-то в другой комнате ^[402].

Этот клинический случай описан британским психоаналитиком Джоном Боулби. Благодаря своим исследованиям эмоциональных связей родителей и детей он заслужил репутацию самого влиятельного специалиста по психологии развития среди последователей Фрейда. Боулби затрагивал такие грандиозные по влиятельности составляющие человеческой жизни, как чувства покинутости и утраты – и эмоциональные привязанности, придающие этим чувствам такую мощь.

Хоть Боулби и учился классическому “кушеточному” психоанализу, где-то в 1950-х он ввел революционно новый подход: вместо того чтобы полагаться на воспоминания пациентов, проверить которые невозможно, он стал наблюдать непосредственно за матерями с младенцами. А потом продолжал наблюдать за детьми, чтобы понять, как первый опыт взаимодействий сказывается на их будущем социальном поведении.

Боулби установил, что важнейшая составляющая благополучия ребенка – это здоровая привязанность к родителям. Когда родители проявляют эмпатию и откликаются на потребности ребенка, они формируют у него базовое чувство безопасности. Именно такой последовательной эмпатии и чуткости был лишен тот пациент с суицидальными наклонностями. И он по-прежнему страдал, потому что любые отношения в настоящем виделись ему сквозь призму его несчастного детства.