Социальный интеллект. Новая наука о человеческих отношениях - читать онлайн книгу. Автор: Дэниел Гоулман cтр.№ 69

У людей самым большим окном для формирования, похоже, обладает префронтальная кора: она продолжает меняться анатомически даже у молодых взрослых. Таким образом, у близких людей есть пара десятилетий на то, чтобы оставить свой след в этой руководящей нейронной системе ребенка.

Чем чаще в детстве повторяется какое-то взаимодействие, тем сильнее оно запечатлевается в нейронной проводке мозга – и тем более навязчивым остается всю жизнь. Такие закрепленные в детстве моменты становятся автоматическими путями в мозге, торными тропами вроде тех, что протаптывал Милтон Эриксон в снегу ^[395].

Возьмем, к примеру, веретенообразные нейроны, которые обеспечивают сверхскоростную передачу сигналов в социальном мозге. Ученые обнаружили, что у человека эти клетки перемещаются в предназначенные им места – преимущественно в орбитофронтальной и передней поясной коре – в возрасте примерно четырех месяцев. После этого они образуют сеть связей с тысячами других нейронов. Нейробиологи предполагают, что схема и количество этих связей зависят от того, в какой семейной атмосфере живет ребенок: худший вариант сформируется, если он постоянно подвергается стрессу, лучший – если он любим ^[396].

Веретенообразные нейроны, если вы помните, соединяют верхний и нижний пути, помогая нам увязывать наши эмоции с реакциями. Эта совокупность нейронных связей служит основой для важнейших навыков из арсенала социального интеллекта. Ричард Дэвидсон (нейробиолог, с которым мы познакомились в главе 6) поясняет: “После того как наш мозг регистрирует эмоциональную информацию, префронтальная кора помогает нам грамотно отреагировать на нее. Эти связи формируются под влиянием генов и жизненного опыта, и от того, как они сформировались, зависит наш стиль эмоционального реагирования – насколько быстро и сильно мы отвечаем на эмоциональные стимулы и как долго возвращаемся в исходное состояние”.

Что касается обретения важнейшего для общения навыка держать себя в руках, Дэвидсон подчеркивает: “В юном возрасте мозг гораздо пластичнее, чем в зрелом. Эксперименты с животными показывают, что некоторые последствия опыта, полученного в ранние годы, необратимы: нейронная сеть, однажды в детстве сформировавшись под влиянием среды, затем остается довольно стабильной” ^[397].

Представьте, как мама с малышом играют в наивную игру вроде “ку-ку”. Мама то закрывает лицо ладонями, то открывает их, как ставни, – и так много-много раз. Чем дальше, тем больше эта игра радует малыша. Но когда игра в разгаре и восторг ребенка достиг кульминации, он вдруг отворачивается и начинает сосать палец, тупо глядя в никуда.

Этот взгляд означает, что ребенку необходима пауза для успокоения. Мать дает ему время, и спокойно ждет, когда он будет готов к продолжению игры. Несколько секунд спустя малыш снова поворачивается к ней, и они широко улыбаются друг другу.

А теперь представьте другой сценарий той же игры. Снова “ку-ку” доводит малыша до пика возбуждения, когда ему необходимо отвернуться, пососать палец и успокоиться, прежде чем вернуться к игре. Но на этот раз мать не ждет, пока ребенок сам повернется к ней, а наклоняется так, чтобы его взгляд падал прямо на нее, и прищелкивает языком, требуя, чтобы он снова обратил на нее внимание.

Но желаемого не происходит, и малыш по-прежнему смотрит в сторону. Она не сдается – приближается лицом еще сильнее. Ребенок недоволен: он беспокойно двигается, морщится и отталкивает ее лицо. В конце концов он отворачивается еще сильнее и уже лихорадочно сосет палец.

Означает ли это, что в первом случае мать подстраивается под сигналы малыша, а во втором не обращает на них внимания? Конечно, одна-единственная игра в “ку-ку” ничего не доказывает. Однако многие исследователи приходят к такому выводу: если человеку, который заботится о ребенке, раз за разом не удается подстроиться под него, это может иметь далеко идущие последствия. Если подобные ситуации повторяются на протяжении всего детства, социальный мозг детей сформируется так, что одни вырастут открытыми миру, оптимистичными и общительными, а другие – угрюмыми и замкнутыми или же злыми и несговорчивыми. Когда-то такие особенности относили на счет “темперамента”, подразумевая гены. Сегодня наука пытается понять, каким образом тысячи повседневных эпизодов общения могут влиять на гены ребенка.

Надежда на изменение

Помню, как в 1980-х Джером Каган рассказывал об исследованиях, которые он и его коллеги проводили тогда в Бостоне и далеком Китае, – исследованиях, где по реакции младенцев на новые впечатления пытались вычислять тех из них, что вырастут робкими и застенчивыми. Теперь Каган наполовину пенсионер, однако все равно продолжает эту работу, следя за жизнью отдельных “детей Кагана”, ставших уже молодыми взрослыми ^[398]. Я забегаю к Кагану каждые несколько лет в его старый кабинет на верхнем этаже Уильям-Джеймс-холла, самого высокого здания в гарвардском кампусе.

В прошлый мой визит он рассказал мне о том, что обнаружил, обследуя “детей Кагана” методом фМРТ. Да, Каган всегда использовал самые современные методы, и теперь присоединился к многочисленным поклонникам фМРТ. Он рассказал, что обследование 22 “детей Кагана”, которых в детском возрасте он отнес к категории “заторможенных”, показало, что теперь, когда им уже за 20, их миндалина по-прежнему слишком сильно реагирует на всё, что хоть немного выходит за рамки обыденности ^[399].

Одним из нейронных индикаторов такого застенчивого склада может быть повышенная активность “холмиков” ^[400], части сенсорной системы мозга, которая “оживает”, когда миндалина замечает нечто аномальное и потенциально опасное. Эта нейронная структура задействуется всякий раз, когда мы видим какое-то несоответствие – например, изображение жирафа с головой ребенка. Для такой активации образы не должны быть именно угрожающими – подойдет все, что кажется странным или “безумным”.