УСЛОВИЯ ДОГОВОРА С ДЬЯВОЛОМ
Он далеко не так плох, как его адвокат.
Я вышел из лифта и глубоко вздохнул. Первая встреча с Оскаром далась нелегко. Сидя в его кабинете, я как ни в чем не бывало болтал с ним о том о сем, хотя меня прямо–таки подмывало заорать: «Знаю я, что ты творил, Оскар! Трахал Элис! Теперь, блин, ты у меня получишь, так что держись!»
[194].
И вдруг услышал голос Оскара:
— Что–то ты, дружище, побледнел. Не поехать ли тебе домой? Ты таблетки–то свои сегодня принял?
— Да, — солгал я.
— Знаешь, у нас сегодня встреча с новым клиентом, компания у них — так, мелкая сошка. Хочешь участвовать в переговорах? Надо произвести на него впечатление, и ты мне поможешь.
Откуда–то издалека донесся мой собственный голос:
— Хорошо, Оскар, с удовольствием.
— Отлично, старина. Я буду превозносить нашу фирму, а если зарапортуюсь, ты меня одернешь.
Представителем страховщиков оказался заурядный тип в дешевом костюме, и Оскар залился соловьем:
— У нас не просто крупная компания, у нас еще и четкая специализация. Мы издавна любим и чтим страховое законодательство, ведь нашу фирму основал еще мой прадед. А сегодня мы, его правнуки — я и мой младший брат, блестящий юрист Фрэнклин Шоу, — с гордостью продолжаем его дело, Мы знаем, чем вы занимаетесь, мы сами на страховании собаку съели — отсюда и успех.
Видя, что гость жадно ловит каждое его слово, Оскар ре. шил подпустить любимую шуточку «в тему» и выразительно подмигнул собеседнику:
— Наш Фрэнклин — настоящий король петита, более ушлого крючкотвора во всем Лондоне не сыскать: он так составит договор, что комар носу не подточит, — клиенту не останется ни единой лазейки. Ежели контракт прошел через его руки, то будьте покойны: клиенту уже ни пенса с вас не содрать. Наш Фрэнк способен герметично законопатить даже дуршлаг.
Оскар занял всю площадку, мне оставалось только улыбаться и кивать. Под конец он выдал из своих запасов еще одну любимую, избитую сверх всякой меры остроту:
— Наш девиз звучит как «УПДК», что означает: «Укроем Попу Дорогому Клиенту». То есть мы вам задницу прикроем в любом случае. И у нас, «Шоу и сыновей», — давняя и богатая история. Я вам так скажу, — Оскар уже приготовился расхохотаться на последней фразе, — когда на некоем перекрестке блюзмен Роберт Джонсон продавал свою душу дьяволу, мы уже были там, на месте заключения сделки, поскольку работали на рогатого господина, держали сторону самого Сатаны.
И тут, в разгар наших нудных переговоров, у меня перед глазами все поплыло, возникло смутное видение, быстро налившееся красками, — мое рвавшееся наружу бешенство приняло определенный образ. В глазах замелькали крошечные, как цветочная пыльца, крапинки, земля наклонилась под тупым углом, я хотел ухватиться за стол, но промахнулся, комната пошла волнами, точно поверхность пруда, Оскар с клиентом потускнели и исчезли, а вместо них я увидел вот что.
На перекрестке стоит блюзмен Роберт Джонсон, худой, как палка, ветерок пудрит пылью его старые башмаки.
Из лимузина вылезает Сатана, поджарый, точно гончий пес.
Рядом с Сатаной семенит толстяк в костюме за тысячу долларов — это юрист, поразительно похожий на Оскара, в руках у него свиток.
— Господин Вельзевул, — бормочет он, — вы действительно уверены, что не хотите включить в договор заодно и всех членов семьи господина Джонсона? Оптом, так сказать. Раз уж мы за это дело взялись, господин Вельзевул, не лучшели одним махом собрать кучу душ? Как вы считаете? Выжмем из этого хрипатого подержанного блюзмена все души до последней, верно?
Даже Сатану передергивает от неуемной жадности юриста; даже Сатана начинает испытывать сочувствие к Роберту Джонсону. Сверкнув рогами под закатным солнцем, он оборачивается к подручному:
— От вас, господин законник, меня с души воротит.
Щеки юриста вспыхивают от гордости.
— Благодарю вас, господин Вельзевул. Для нас в «Шоу и сыновьях» главное — угодить клиенту. Только так, сэр, вы уж поверьте!
Очнулся я на полу, совершенно без сил; реальный мир дрожал и колыхался, а где–то у линии горизонта догорало Недавнее яркое видение. Надо мной склонился Оскар; он хлопал меня по щекам и кричал:
— Фрэнклин, очнись! Фрэнклин… Фрэнклин! Да приНесите же кто–нибудь воды!
[195]
УСЛОВИЯ И СОСТОЯНИЕ ПРИТВОРСТВА
Притворяться легко, если знаешь, ради чего притворяешься.
Я был уверен, что при виде жены сразу выпаду в осадок, но все получилось куда более странно. Я открыл дверь и сразу же ее увидел: она возилась на кухне, готовила мне ужин.
— А, ты пришел, отлично, — обернувшись, сказала она. — А я заканчиваю твое любимое блюдо: спагетти болоньезе.
(Вновь обретенная мною память подтвердила: блюдо и впрямь мое любимое.)
— О, замечательно, дорогая, — сказал я, схватил нож и вонзил ей в лицо…
[196]
'Толком не сознавая, что делаю, я обнял ее и стал целовать. Можно было предположить, что я пытаюсь обхитрить собственную ярость, переключиться с ненависти на любовь, чтобы жена ничего не заподозрила. Пока я ее целовал, она сунула язык мне в рот; я вонзил в него зубы, будто в полусырой бифштекс, вырвал его с корнем, выплюнул и крикнул:
— Как ты, сука, могла так со мной поступить?!
[197]
Потом мы сели за стол и с удовольствием поужинали. Я рассказал ей про свой обморок на работе. Положив ладонь на мою руку, она промолвила:
— Не волнуйся, время все лечит,
Ужин прошел словно во сне. Я решил подыграть ей:
— Знаю, знаю; надеюсь, придет день, и я вспомню все, до последней мелочи. Тогда, наверно, и всплывет причина случившегося со мной неприятного эпизода, а то у меня такое чувство, будто из–за провалов в памяти я подвожу множество людей.
Она словно окаменела, стараясь ничем не выдать своих чувств, — я едва удержался от смеха. Надо поднажать, решил яи сказал:
— Ага, как пить дать — в один прекрасный день что–то щелкнет, и прошлое хлынет обратно; вот тогда мы снова будем любить друг друга, любить по–настоящему.
Она нервно сглотнула.
— Мы и так любим друг друга, Фрэнк, — заверила она, — очень любим, и не надо тебе ничего припоминать, чтобы убедиться в нашей любви.