Из–за этого я частенько вынужден таращиться на произведения искусства, которые для меня не имеют никакого смысла: разноцветные полосы на белых холстах или яркие пятнышки на картинах размером с открытку. Эти творения стоят дороже моей машины. Мне они абсолютно неинтересны, а Оскар от них в восторге.
— Гляди, какую я купил лампу. Изумительная, правда? — . Хвастается Оскар. — Дорогущая!
— Лампа как лампа, — бросаю я. — Подумаешь, лампа блин.
[152]
Нет, я поддакиваю:
— В самом деле, Оскар, лампа изумительная. В жизни не доводилось видеть столь же великолепной лампы. Во что он: тебе обошлась? Я бы сам такую купил, но где?
[153]
Оскар раздувается от гордости, улыбается лампе, словно своему первенцу, и произносит:
— А то я не знаю — попробуй такую сыскать.
Затем меня тащат в другую комнату, где я некоторое время восхищаюсь следующим арт–объектом.
Но эта схема работает только на одного из нас. На нас обоих братский контракт не распространяется. Это дорога с односторонним движением. Даже если бы на стене моей гостиной висела «Мона Лиза», а на кофейном столике покоилась бы акула Дэмьена Херста, Оскар попросту пришел бы, плюхнулся в кресло, отхлебнул пива и принялся рассказывать мне о купленной им на днях изумительной лампе.
Меня так и подмывает сказать:
— Знаю, знаю, я же видел ее на прошлой неделе, припомни–ка, Оскар!
Вместо этого я говорю:
— Ух ты, пожалуй, это самая потрясающая лампа, я о такой и не слыхивал.
Он расплывается в улыбке, явно считая себя самым неотразимым человеком на свете:
— Ага, лампа и впрямь изумительная.
В этом вся суть. Та лампа — не просто лампа
[154].
Когда эта скучища доводит меня чуть ли не до слез, появляется Нина, жена Оскара. Самое потрясающее, что есть в доме, — это она. Сразу же возникает вопрос, в котором куда больше смысла, чем во всем Оскаровом художественном собрании: почему? Почему эта потрясающая женщина вышла замуж за такого идиота? Почему этот экзотический французский цветок влюбился в моего братца, лоснящегося от жира неряху? Согласно моей собственной теории, единственная причина в том, что Нина — француженка
[155].
В Нине воплощено все то, чего напрочь лишен Оскар. Она заботлива, добра, красива; ее прелестное лицо, от которого невозможно оторвать глаз, обрамлено великолепными блестящими черными волосами.
И вот она является, моя дивная спасительница.
— Боже, Фрэнк, — говорит она, — ты чуть не плачешь от скуки. Что Оскар натворил? Опять завел шарманку про свою нелепую, дурацкую лампу?
Вот почему мы с женой твердо рещили, что званый ужин должен состояться неу Оскара, а у нас. Впрочем, переодеваясь к столу, я понял, что в наших интересах уступить Оскару это мероприятие: мы с женой избежали бы бесконечных тревог и нервотрепки. Мы с ней заранее обсуждали предстоящий ужин. Из–за ее растущих амбиций наши беседы походили на переговоры, в процессе которых она разраба. тывала подробнейшую повестку застольной беседы и КПУ
[156] нашего приема.
— Итак, сегодня нам надо вовлечь в разговор Сандру и Оскара, — заявила она.
— Зачем? — спросил я. — И вообще, я не понимаю, для чего мы позвали Оскара.
— Послушайте, Мистер Муж, речь не об Оскаре, а обо мне, — объяснила жена. — Это вопрос сфер влияния, Фрэнк, я читала об этом книгу, и, хотя твой неотесанный братец мне противен, он — человек влиятельный, а нам надо усилить свое влияние, сблизившись с его сферой влияния, Сандра и руководство ее издательства пока в сомнениях, публиковать продолжение моего «Клерка X» или нет. Это весьма досадно. Но я читала, что объединение сфер влияния усилит нашу общую эффективность. Если Сандра поймет, что в наш круг входят влиятельные люди вроде Оскара, она более благожелательно отнесется к предложению опубликовать мою следующую книгу.
— Собираешься издать еще одну?
— Разумеется, — бросила она; я отвернулся, чтобы она не видела моего лица.
— А еще проследи, чтобы Оскарова жена не набралась, — когда напьется, она невыносима, ее жутко развозит, и она ударяется в слезы, — предупредила жена. — Терпеть не могу эту бабу. За душой ничего, кроме сисек да нахальства.
— Так, так, так, — шутливо повторял я, делая вид, что отмечаю галочкой пункты программы нашего заседания, но жена не засмеялась; пристально разглядывая себя в зеркале, она проронила:
— Вот и хорошо.
Но почувствовала, что слегка переборщила с деловитостью, и улыбнулась:
— Слушай, чувачок, если бы Оскар был растением, то наверняка — венериной мухоловкой.
— Или плотоядной плесенью, — не сдавался я.
— Или дерьмом плотоядной плесени.
Крыть было нечем.
Она поцеловала меня и вышла из спальни — заканчивать приготовления к ужину. Стол был накрыт с великой тщательностью, отчего мне сразу вспомнился полированный стол в зале заседаний совета директоров. Помещения нашей конторы, обставленные мягкой мебелью и устланные лохматыми коврами, смахивали на домашние гостиные, а наш дом, с его белыми стенами и строгим скандинавским дизайном, как две капли воды походил на типичный офис.
Мои мысли переключились на Сандру. Я радовался предстоящей встрече с ней, но не без опаски: что–то она подумает о моей жене, да и обо мне. Мы не виделись очень давно, за это время моя жена успела подняться на следующий уровень своего карьерного мироощущения. Это сказалось и на нашей домашней жизни, но я ничего не замечал, пока не глянул вокруг глазами Сандры; только тогда я понял, что наша гостиная напоминает вестибюль модного пиар–агентства, столовая, с ее белыми стенами и черным внушительным столом — зал заседаний, и даже наша ванная комната странным образом походит на офисный туалет — не хватает только сушилки для рук марки «Дайсон»: она была бы вполне уместна. Горько было думать, что Сандра, вместе с которой мы часами болтались у Молли на кухне, обложенной осколочной мозаикой, решит, что Элис и я превратились… В кого? В высоко вскарабкавшихся карьеристов? В амбициозных корпоративных крыс? Или просто в мерзавцев?