Глядя на мягкие линии ее губ и щек, на нежную, с персиковым оттенком кожу и тонкий, детский пушок на кистях рук, он должен был все время напоминать себе, что его девочка уже много чего навидалась. В шестнадцать уже принимала пилюли, чтобы не залететь, а дальше, в период увлечения роком и панками, — легкие наркотики. И вот теперь, спустя пять лет и неизвестное ему количество любовников, она сидит перед ним и выглядит невинной и свежей, как только что раскрывшаяся роза. Ах, молодость, молодость…
— Что с тобой, Том?
— А?
— Живот заболел, что ли?
— После такого бекона вполне мог, но нет. Спасибо, что спросила. Слушай, Калли, если так трудно поделиться с отцом газетой, может, поделишься с нами тем, что тебя так рассмешило?
— Человек, который решил, что ему вынесли несправедливый приговор, во время перерыва в судебном заседании проник в кабинет судьи и сварил его парик в электрическом чайнике.
— Не может быть. Ты это сама придумала.
— Да нет, правда.
— Покажи-ка.
Это почти сработало. Калли протянула ему газету, но ее тут же со смехом перехватила Джойс и стала зачитывать вслух кусочки текста со своей излюбленной страницы: прогноз погоды, рецепты, описание того, как кто-то поселился на дереве, чтобы привлечь внимание к проблеме спасения китов.
— Ну, тут у нас насчет китов как-то тихо, — заметил Барнаби.
— На этой неделе еще одну машину подорвали. Жертва кто-то из ИРА. Собирался эмигрировать в Канаду.
— Значит, здорово бабахнуло! — подмигнула отцу Калли.
— Это не тема для шуток, детка.
— Убийство в Комптон-Дондо — это не то самое, которым ты сейчас занимаешься? — спросила Джойс, склоняясь над страницей.
— Оно самое.
— А почему ты не сказал?
— Я сказал.
— Ты просто сказал, что это в сторону Айвера.
— Какое это имеет значение?
— Понятно. Это так похоже на тебя! — Джойс сложила газету и с притворным гневом хлопнула ею по столу. Задетая ею солонка перевернулась. Рука Барнаби потихоньку продвигалась к газете.
— Не смей!
— Ты случайно не знаешь, что это сегодня с твоей матерью, Калли?
Его дочь смотрела в окно на куст цветущего жасмина, как всегда, отказываясь принимать чью-либо сторону.
— Не говори обо мне таким тоном, будто меня здесь нет, Том. Это возмутительно.
— Так. Что на этот раз тебя возмутило, Джойси?
— Ты со мной ничем не делишься.
— Помилуй бог, Джойси! Я говорю с тобой о своей работе уже двадцать лет. Мне показалось, ты будешь рада передышке.
— Хуже того: ты меня даже не слушаешь.
Барнаби тяжко вздохнул.
— Ты наверняка даже не помнишь Энн Казинс.
— Кого?
— Так я и думала. Мою знакомую из Комптон-Додо.
— А-а.
— В прошлом году, когда умер ее муж Алан, они там в Поместье как раз организовали семинар под девизом «Новые горизонты». Энн думала, что это ей поможет справиться с горем, но наш поход обернулся полным разочарованием. Фанаберии много, а так — пустое дело. Я туда ходила вместе с ней.
— Что?! Почему ты мне не рассказала?
— То-то и оно, что рассказывала, — с мрачным удовлетворением заметила Джойс, — к тому же очень подробно. Даже когда твое физическое тело дома, твой мозг на работе. Тебя вообще не интересует, чем я занимаюсь.
— Как тебе только не совестно, Джойс. В театр я тебя сопровождаю неукоснительно, я еще ни разу не пропустил ни одного твоего спектакля.
— Последний пропустил.
— Тогда похитили двоих ребятишек. Ты что, не помнишь?!
Тяжелое молчание прорезал громкий, по-актерски четкий голос Калли:
— Поппи Левайн выходит замуж.
Ее родители тут же перестали пререкаться. Они подумали, что их девочку это расстроило. Калли критически заметила:
— С вырезом до пупка и легинсах с брюликами.
— Я опаздываю, — сказал Барнаби, поднимаясь на ноги. — Когда вернусь, поговорим об этом вашем визите.
— Ага! С чего это тебе стало интересно? — Джойс встала позади Калли, наклонила свою седеющую кудрявую голову и через плечо дочери неодобрительно стала рассматривать свадебную фотографию. — На счету шесть мужей, а выглядит на двадцать один. Как ей это удается?
— Говорят, она заложила свои кожные покровы дьяволу, — насмешливо отозвалась Калли. Острым ногтем она отчеркнула какую-то газетную строку. — Что меня по-настоящему раздражает — это то, что они, гады, всегда почему-то любят указывать именно возраст невесты. Вот: «Поппи Левайн, тридцати девяти лет, выходит замуж за оператора Кристофера Уэйнрайта» — и ничего про его возраст. Папа! — вскрикнула она, когда «Независимую» вырвали из ее рук.
Барнаби пробежал заметку глазами, вытащил необходимую ему страницу и сложил ее вчетверо.
— Не забирай! Там на обратной стороне еще интервью с Ником Хитнером
[47]…
— Что случилось? — спросила Джойс. — Как-то связано с твоим делом?
— Извини. Нет времени объяснять. — Он уже натягивал пиджак.
— Ну вот опять. Именно это я и имела в виду.
Дверь захлопнулась, и Джойс повторила ту же фразу, уже обращаясь к Калли:
— Именно это я и имела в виду.
Трой мчал по шоссе А-40. Он ехал быстро, чувствовал себя превосходно и, главное, начальственно. Тот, кто сидел с ним рядом, барабанил пальцами по джинсовым коленям. Ранее он уже вертел в руках пакетик с мятными подушечками, после чего стал дергать свой ремень безопасности, пока Трой довольно резко не велел ему оставить ремень в покое.
— Зачем он вдруг захотел меня видеть?
— Этого я вам сказать не могу, сэр.
— Вы наверняка можете сказать, только не желаете.
Но Трой на провокации не поддавался. Он и намеком не показал свое глубокое удовольствие от того, что сейчас рядом с ним сидит и дрожит представитель ненавистного ему влиятельного слоя общества и что этим дрожащим и робеющим перед ним оказался именно Уэйнрайт. Трой с первого взгляда невзлюбил его и про себя назвал наглым ублюдком. Правда, сержант был склонен называть так каждого, кто не растекался лужей при виде его полицейского удостоверения.
— Вероятно, это по поводу убийства?
— Очень возможно, мистер Уэйнрайт. — Трой едва сдержался, чтобы не улыбнуться. Особенно приятно было называть его, как это было принято при официальном допросе, «мистером». Пускай поежится! Он был так доволен, что, лихо разворачиваясь на повороте к участку, повторил «мистера» еще раз: