Смерть под маской - читать онлайн книгу. Автор: Кэролайн Грэм cтр.№ 16

Во время первой беременности жены Гай завел любовницу и подозревал, что упрямое нежелание Фелисити «дать приплод» было ее своеобразной местью за измену. Позднее, когда эта его точка зрения оказалась медицински опровергнутой, он был поставлен перед пренеприятным для человека с его характером выбором: либо он будет всю жизнь довольствоваться тем, что его отпрыск — всего лишь девочка, либо должен начать все заново и жениться вторично, признав таким образом, что первый брак был ошибкой.

Для того чтобы понять, что подобная альтернатива была для него абсолютна неприемлема, следовало вспомнить, каким незабываемым триумфом стало для него завоевание сердца Фелисити.

Ее семья, разумеется, насчет него не обольщалась. Они запросили данные о его прошлом и пришли в ужас. Фелисити, только что окончив частную школу в Женеве и попав в окружение молодых (и не очень) людей, готовых немедленно предложить ей руку и сердце, нашла их всех при сравнении с Гаем скучными. Гай в равной степени привлекал и пугал ее. Он ловко играл на этом, хотя старался не пугать слишком сильно. Фелисити поверила, что она именно та, которая способна сделать его более мягким. Этого не произошло. Он разрушил ее жизнь, он ее уничтожил.

Пока дочь была маленькой, он не проявлял к ней ни малейшего интереса и едва замечал. В доме всегда были няни (среди них парочка вполне годных к употреблению), иногда какие-то еще дети. Однажды, когда он пришел домой, он застал кучу ребятни с воздушными шариками и в карнавальных шапочках и какого-то человека, разъезжавшего на одноколесном велосипеде в костюме арлекина. В тот раз Сильвия поблагодарила его за разряженную куклу в четыре фута ростом, которую он до этого никогда не видел. Но обычно она к нему не приставала. Откуда Гаю, начисто лишенному воображения, было знать, как страстно жаждало сердце его дочери любви, похвалы или хотя бы человеческого внимания?

Все переменилось в день, когда ей исполнилось двенадцать. Этот день и сам момент он будет помнить всю оставшуюся жизнь. Ее попросили сыграть на пианино. В эксклюзивной школе, куда ее отдали, музыка была одним из основных предметов. Сильвия не обладала большими способностями, но поскольку занятия были ежедневными и обязательными, девочка владела инструментом довольно прилично. Для исполнения она выбрала старинную, очень мелодичную сентиментальную пьеску под названием «Возвращение Робина» ^[16].

Гай стоял, опершись на каминную полку, раздумывая, не обманывает ли его чутье насчет колебаний курса одной из компаний, когда взгляд его рассеянно скользнул по поверхности рояля и упал на лицо дочери: оно было бледно, сосредоточено и напряжено. Брови сдвинуты, губы плотно сжаты, он смотрел на худенькие ручки, взметавшиеся над клавиатурой, на ее по-детски шелковистые каштановые волосы, зачесанные назад и перехваченные бархатной лентой. На ней было платье в белую с голубым полоску, с широким белым воротником и бантом с мелкими, сверкавшими синими огоньками стразами. Гай увидел все это в деталях с такой потрясающей отчетливостью, будто только в этот момент обрел дар зрения.

Сразу за этим, прежде чем он успел опомниться, с ним произошло нечто еще более странное. Его захлестнул поток абсолютно незнакомых эмоций. Гай чувствовал, что тонет и задыхается в этом потоке, в страхе он крепко ухватился за каминную полку. Он подумал, что заболел, потому что ему стало физически плохо: сердце заныло так, будто кто-то сжал его в кулаке, мышцы живота напряглись до предела. А дальше — еще хуже. Когда боль и головокружение прошли, он испытал настоящее потрясение. Ему открылась великая истина. Он вдруг все понял.

В кратчайшие минуты ему было дано понять и ощутить всю глубину отчаяния и одиночества дочери, ее жадную потребность в любви. У него тут же возникло лихорадочное желание оградить и защитить ее немедленно от всего дурного и нежелательного. Это новое, неведомое Гаю ощущение, знакомое каждому, кто становится отцом, было болезненно, как удар ножом. Он жадно вглядывался в лицо девочки, и тут до него дошло, как редко он видел на этом лице улыбку (Бог ты мой! Как он мог этого не замечать?!).

Растроганный до глубины души, он испытал неистовое желание немедленно загладить вину своей любовью. Он наконец-то понял, насколько важно, чтобы тебя любили, хотя ему самому любви не досталось ни капли. Он мысленно поклялся, что даст ей все, что в его силах. Что найдет для этого время и возместит потерянные годы. Когда пьеса закончилась и прозвучали последние, заключительные аккорды, Гай неистово зааплодировал. Фелисити взглянула на него с насмешкой и изумлением.

— Это было прекрасно, Сильвия! Просто потрясающе, детка! Ты делаешь большие успехи! — громогласно произнес он, сам удивляясь, как естественно у него это прозвучало. У него, который ни разу в жизни никого не похвалил.

Он ждал ее реакции, воображая, как она должна быть обрадована его похвалой. Девочка ему не ответила. Она встала, опустила крышку инструмента и вышла из комнаты. Фелисити расхохоталась.

С этого момента Гай не оставлял дочь в покое. Чтобы иметь возможность видеть ее каждый день, сам забирал ее из школы. Каждый уикенд он придумывал для нее всяческие развлечения. Он постоянно приносил ей подарки либо сам, либо, чтобы сделать ей сюрприз, прятал в ее комнате, иногда она находила их завернутыми рядом со своей та-редкой. И каждый раз у него замирало сердце от предчувствия, что они ей не понравятся. Все попытки проявления любви Сильвия отвергала, причем не то чтобы грубо или с явной неприязнью — он бы это еще как-то мог понять, это хоть стало бы предлогом узнать, чего ей хочется. Она же просто равнодушно отворачивалась от его даров и лишь иногда смотрела ему в лицо своими бледно-голубыми, как прозрачные камешки, глазами.

Свое отношение к нему она позволила себе высказать только однажды. Это произошло, когда в очередном порыве он во время посещения зоопарка попытался облечь свое раскаяние и стыд в слова. Попытался, пусть это было не совсем честно, снять с себя вину хоть отчасти. Но едва он начал говорить, как она повернулась к нему и закричала: «Перестань! Сейчас же перестань! Мне все равно!»

Он подчинился, и остаток времени они провели в полном молчании, словно чужие. «Хотя, — как с болью подумал Гай, — мы и прежде проводили время вместе с той же степенью близости». В тот день, куда бы он ни посмотрел, его взгляд все время натыкался на отцов, державших своих отпрысков либо за руку, либо на плечах. Один юноша, которому было на вид не больше шестнадцати, нес в слинге через плечо крошечного младенца. Тот спал, и его малюсенькое сморщенное личико мирно покоилось на впалой груди молодого папаши. «Я ведь тоже мог носить ее точно так же, — горько думал Гай, смотря на тонкую линию пробора в волосах дочери. — Я даже не помню, носил ли я ее когда-нибудь на руках».

Он больше ни разу не старался словесно выразить Сильвии свои чувства, хотя пытался воззвать к ней в письме. Гай не отдал его Сильвии, а запер в ящике письменного стола вместе с прядью ее волос, несколькими фотографиями и школьным табелем. Шли месяцы, годы, и мало-помалу его боль, принимая во внимание полное к нему равнодушие дочери, утратила остроту.