Там царило оживление: в сумерках мелькали факелы, раздавались голоса. Посреди двора в окружении слуг и ратников, которые несли дежурство, переступал с ноги на ногу серый рослый конь. Марианна подошла ближе, и все почтительно расступились перед ней.
– Это же Туман, госпожа! – услышала она за спиной возглас одного из конюхов.
Она и сама успела признать в сером жеребце прежнего любимца, которого в августе отдала Робину взамен Воина. Теперь лорд Шервуда возвращал его Марианне.
– Откуда он взялся?
– Конь бегал вдоль рва, когда мы его заметили, – ответил ратник. – Мы опустили мост и впустили его в замок.
Марианна взяла коня за поводья и повела в конюшню. Замкнутое выражение ее лица не вызвало ни у кого из челяди желания докучать ей вопросами. Поставив коня в денник, Марианна набросила ему на спину сухую попону и заметила под гривой кожаный мешочек – маленький, но тяжелый. Не посмотрев, что в нем находится, Марианна уже не сомневалась: что бы там ни было, но среди прочего она обязательно найдет письмо Робина, в котором указано время и место новой встречи. Спрятав мешочек в рукаве, Марианна приказала конюху растереть коня и вернулась в замок. Сдерживая желание немедленно прочитать письмо лорда Шервуда, она закончила утренние хлопоты и только перед завтраком вернулась к себе.
Марианна зажгла свечи – в комнате было сумрачно из-за дождливого утра – и торопливо развязала шнурок, тряхнув мешочек. Из него выпал тонкий пергаментный свиток и что-то еще, глухо звякнувшее о столешницу. Не обратив внимания на то, что упало на стол, Марианна, дрожа от нетерпения, развернула пергамент.
Письмо начиналось строками, написанными уже знакомым ей почерком:
«Леди Марианна, возвращаю Вам коня, которого Вы когда-то отдали мне взамен Воина. Надеюсь, что своей резвостью и добрым нравом он умерит грусть, которую Вы, наверное, испытываете от расставания с Вашим любимцем. Можете смело ездить на нем, не опасаясь, что кто-то признает в нем коня, ходившего под моим седлом. Все это время он провел в надежном укрытии, и даже в Шервуде никто не видел его. Я пишу об этом не потому, что сомневаюсь в Вашем бесстрашии – оно для меня очевидно! – но желаю, чтобы Вы знали: я никогда не посмел бы подвергнуть Вашу жизнь даже малейшей опасности».
Потом почерк изменился, как если бы первые строки, содержащие безукоризненную вежливость, и остальные были написаны с перерывом. Летящим, стремительным почерком Робин торопился поведать Марианне, к чему же он все-таки пришел в своих размышлениях:
«Поэтому, уповая на Ваше милосердие, я прошу прощения за несдержанность, которую проявил по отношению к Вам. Лишь одно может служить мне оправданием, и я надеюсь, что Вы его примете. Я смею оправдывать себя единственно тем, что вчера я прощался с Вами. Дни, которые я провел во Фледстане, останутся для меня навсегда самими дорогими и светлыми.
Прекрасная, несравненная леди, к моей глубокой печали ничего изменить невозможно! Я не вправе тревожить Ваш покой и потому не буду впредь искать встреч с Вами.
Всем сердцем я желаю Вам счастья – никто не заслуживает его так, как Вы. И когда Вы пойдете под венец с достойным Вас человеком – я не сомневаюсь в том, что Вы сумеете сделать правильный выбор! – знайте, что мое благословение в этот миг будет с Вами.
Прощайте, леди Марианна, и да хранит Вас Бог!»
Лист пергамента мелко задрожал вместе с пальцами Марианны. Она перечитала письмо еще раз, не в силах поверить глазам, но ничего не изменилось, все слова остались прежними. Марианна перевела взгляд на стол и увидела два браслета – те самые, которые она осенью отдала в дар реке с просьбой позволить ей встретиться с лордом Шервуда. Как они оказались у Робина? Марианна не знала, но то, что именно он вернул ее дар, причинило ей не менее сильную боль, чем письмо. Она просила о встрече с ним, встреча состоялась, и на этом все.
Выронив письмо, Марианна медленно подошла к окну и открыла его. Ее лицо стало мокрым от дождевой воды и слез. Страдая от невыносимой боли в сердце, Марианна тихо простонала и прижалась лбом к цветным стеклам оконной рамы.
– Любви напрасно сердце ждет, и грудь мою тоска щемит, – дрогнули ее губы. – Что более всего влечет, то менее всего сулит.
Вспомнив смятение, которое не давало ей ночью покоя, надежды, смутные планы о том, как примирить отца с ее выбором, Марианна слабо улыбнулась, и в ее улыбке была невыразимо горькая насмешка над собой. Яркий, сияющий светом, манящий мир наглухо закрыл врата перед ней, не позволив войти, не посчитав ее достойной. Робин принял решение за себя и за нее, и уже нет смысла расспрашивать о нем отца, нет возможности объяснить самому Робину, что любовь выше атрибутов мирской суеты. Не только для него, но и для нее.
Отвернувшись от окна, Марианна прижалась затылком к стене, мало заботясь о том, что ее могут застать в слезах. А слезы все текли и текли неудержимым потоком, склеивая ресницы и обжигая скулы.
– Что более всего влечет, то менее всего сулит…
Глава восьмая
Распахнув окно, Клэренс легла грудью на оконный выступ, рискуя упасть. Но так хорошо ей было смотреть на зеленые разливы трав и листвы, на безоблачную синеву неба, что радость, которую она испытывала от вида за окном, стоила отступлений от внешней благопристойности. И она, нагонявшая трепет на всех служанок Фледстана своей чинностью, сейчас, чтобы не перевеситься, балансировала ногой, открывшейся из-под подола. Она была совсем юной, ей хотелось радости, а Фледстан с того дня, когда его покинул ее любимый брат, постепенно, но неотвратимо погружался в сумрачную пучину.
Вот и сейчас послышавшиеся за дверью голоса невольно отвлекли Клэренс от безмятежного любования весенним солнечным утром. Она узнала голос Невилла – очень недовольный, чрезмерно повышенный, и голос Марианны – тихий, твердый, ровный. Слов было не разобрать, но разговор барона с дочерью явно выходил за рамки обсуждения обычных дел. Сэр Гилберт пытался в чем-то убедить Марианну, а та, судя по всему, настаивала на своем. Внезапно голоса смолкли, Клэренс услышала легкие затихающие шаги Марианны, а Невилл распахнул дверь так, что та едва не слетела с петель.
– Леди Клэренс, поговорите с Марианной! – сказал он прямо с порога. – Постарайтесь образумить ее – я не сумел найти нужных слов!
– О чем вы просите поговорить с ней, милорд? – спросила Клэренс, удивляясь как просьбе Невилла, так и его виду – рассерженному и огорченному одновременно.
– Так она не делилась с вами своими намерениями? – догадался Невилл.
– Ничем таким, что могло бы привести вас в столь сильное волнение. Марианна вообще в последнее время стала молчаливой. Мне даже не уговорить ее выехать на прогулку, а ведь как она раньше любила мчаться галопом по лугам в такие погожие дни, как сегодня!
Невилл тяжело опустился в кресло и, нахмурившись, долго молчал, недовольно постукивая пальцами по столу.