Черновик человека - читать онлайн книгу. Автор: Мария Рыбакова cтр.№ 31

Света бросается к Ба: нет, Ба, ты мне нужна. Я не хочу, чтобы ты умерла. Ты, ты мне нужна.

Вот ведь маленькая предательница, говорит Лилия. Она кладет книжку на песок, идет к Свете, берет двумя пальцами медведя и кидает его в море:

Пусть медведь погибает. А мы все живы останемся.

И будем жить долго и счастливо, восклицает Ба.

Все трое сжимают друг друга в объятиях. «Ничто, ничто не разлучит нас!» – скандирует Лилия. «Ничто, никто, никак!» – подхватывает Ба.

* * *

Отвори дверь: там будет Эрик. Эрик сидит за письменным столом, под бежевым торшером горит лампа. Эрик пишет (может, дневник, может, очередной стих). На столе стоят фотографии в рамочках: панда, жираф, тукан, коала в руках улыбающейся китаянки. Ароматическая палочка тлеет на подоконнике и наполняет комнату сандаловым ароматом.

Можно к нему подойти, можно к нему прикоснуться. От него идет тепло, как будто он человек-обогреватель. Он всегда легко одет, на его щеках всегда румянец. Он говорит, что люди мерзнут не от холода – от одиночества. А ему не бывает одиноко, ведь вокруг него звери и птицы, особенно тукан, и про зверей пишутся стишки, и друзья приходят послушать. Когда ему быть одиноким?

Света подходит и кладет ему руки на плечи. Эрик перестает писать. Комната плывает перед глазами. Мы на берегу реки, думает Света, мы вот-вот в нее упадем. Света наклоняется и прикасается щекой к его щеке.

Когда он в первый раз увидел ее крестик, он ничего не сказал, но позвал ее на прогулку в каньон, в желтые заросли хризотамнуса, над которыми заблудился шмель, знакомый из детства и в то же время неуловимо другой (и жужжанием, и дрожанием крыльев), чем в Старом Свете. Разве это не прекрасно, Света, разве природа не самое великое, что у нас есть. Зачем же еще каких-то надмирных божеств придумывать, которые тебя из мира уводят и отвращают от тутошней красоты. Смотри, дикий огурец растет, ракитник качается, земляная кукушка бегает как угорелая. Разве есть что-то мудрее и добрее природы, разве нам нужно что-то еще, разве мы не можем полагаться сами на себя в этом мире, ведь мы такие же его дети, как ракитник, кукушка, шмель.

А сейчас Эрик сидит за письменным столом, и у него горячая щека. Он медленно поворачивается к Свете. Она целует его в губы.

Он обнимет меня, его тепло будет вокруг меня, его запах будет вокруг меня. Света видела, как он держит птиц, нежно и крепко, так, чтобы им не было больно. Может, он и ее будет держать в руке и не догадается, что она – не птица, не зверь и не человек даже, а прозрачный набросок, недописанный черновик человека, так и не понявший, что она такое, зачем она все еще здесь, почему живет в этом городе, отчего писала когда-то стихи, отчего перестала их писать.

Эрик нерешительно встает из-за стола. Света продолжает его целовать, расстегивает на нем рубашку. Он не сопротивляется. Она покрывает поцелуями его плечи. Он берет ее лицо в ладони, смотрит на нее. Света застывает на несколько мгновений. Потом берет его за руку, поворачивается, они садятся на кровать.

Она сжимает его пальцы, подносит их к губам, целует. Она целует его волосы, лоб, глаза, щеки. Она кладет его руки себе на грудь. Руки Эрика горячи, и Свете хочется, чтобы жар его плоти перешел к ней, как если бы она была вырезанной из картона фигуркой, которая внезапно превратится от его прикосновения в настоящее, живое существо, или стеклянной колбочкой, которую наполняли разными растворами (пионерским раствором, раствором поэзии, театрально-модельно-московской смесью, раствором кофе и коньяка) и которая сейчас вдруг медяно окислится, заблещет свинцом, станет кроваво-красной и не зависимой ни от кого.

Эрик опускает руки.

Света, я не могу. Слушай, ты – прекрасный друг. Давай мы все так и оставим? Будем друзьями. Я давно понял, что мне очень не хватает друга. Особенно такого, который говорил бы на моем языке и согласился бы слушать стишата. А ты – такая замечательная, с тобой обо всем можно разговаривать. Если бы все было в моей жизни по-другому, тогда, наверное, ну, можно было, да, конечно, я бы с радостью, я ужасно польщен. Но, по-моему, у меня все еще сохранились чувства к Вики.

Что?

Вики. Он кивает в сторону стола. Фотография. Китаянка с коалой. Работает в зоопарке. Да, конечно, он ее упоминал. Они все жили на одной квартире: Вики, Эрик, еще кто-то.

Я в нее давно был влюблен, но все что-то не получалось. Мы просто дружили, очень близко. Даже квартиру решили вместе снимать. Я жил в одной комнате, она в другой. А потом она с этим парнем познакомилась, и он тоже в нашу квартиру въехал. Я все думал, может, это временно.

И он говорит, говорит, говорит о том, как часто люди влюбляются, а потом расстаются, как он желал ей счастья, но думал, что Вики и ее парень друг другу не подходят, как все же они до сих пор остались вместе, а он решил съехать с квартиры. А почему ты мне не сказал, спрашивает Света. Я думал, ты знаешь. Когда я рассказал, что хочу с квартиры съехать. Решил, ты поняла почему. Он объясняет, объясняет, какая это все была деликатная ситуация, как он не хотел обижать Вики своей ревностью, потому что ревность – настолько жалкое, отсталое, сексистское чувство («разве можно полагать, что другой человек принадлежит тебе»), как он боялся обидеть Свету, если она рассчитывает на что-то большее, чем просто дружба, но не решался с ней об этом заговорить, потому что вдруг если ничего больше, чем дружба, она и не хотела, и тогда бы он показался ей дураком с этими разговорами, но Света больше не хотела слушать, хотела перевести разговор на что-нибудь еще, Эрик, я думала, там тебе тесно, думала, ты с моей мамой подружишься. Мы с Лилией Степановной очень подружились, подхватил Эрик, которому тоже хотелось перевести разговор на что-нибудь другое, я так тебе благодарен за это знакомство, мы вчера два часа проговорили о живописи и о стишках, она – редкая женщина, здесь таких людей мало, Лилия Степановна рассказывала, как ей трудно было с такой гениальной дочерью, как ее все обвиняли в том, что это она за дочь стихи пишет, а ей просто хотелось быть матерью обычного ребенка.

Ну, теперь она может расслабиться, правда? Мои таланты все, как утренний туман, рассеялись.

А по-моему, ты, Света, как была чудо-ребенком, так им и осталась. В тебе есть что-то совсем ни на кого не похожее, и детское, и гениальное. Не сердись на меня из-за Вики, пожалуйста. Я все стараюсь ее забыть, но никак не получается.

Если во мне есть что-то детское и гениальное, если я ни на кого не похожа, почему же ты не можешь забыть эту, как ее, Вики? В чем ее секрет? Неужели в том, что с пахучим зверем на руках, в грязных резиновых сапогах, непричесанная, некрасивая, она все же смеется так, как я никогда не смеялась? Ну объясни мне, над чем же, над чем она смеется-то. Я ведь тоже хочу посмеяться.

Надо было раньше догадаться, а она не догадалась. Когда он в первый раз подошел к кофейной палатке, улыбался, сказал, что видел ее раньше, когда он узнал в ней Свету Лукину, которую много лет назад показывали по телевизору, уже тогда он, кажется, упомянул эту Вики, но только что же сказал, никак не вспомнить. Вроде, что хочет показать ей коал, что его приятельница с ними работает. Приятельница, он сказал, а не подруга, не «моя девушка». Если бы он сказал «подруга», она бы догадалась. А когда сказал, что хочет переехать – она поняла его желание в том смысле, что в его квартире тесно. Хотя, если подумать, там было три жильца, и в квартире у Светы теперь три жильца, значит, дело было не в тесноте, но тогда ей и в голову не пришло над этим задуматься. А что он говорил, когда приходил к ним на День благодарения? Лилия рассказывала о Приморском, Света вроде болтала о музе, о Ба, и еще они показали ему интервью в газете, но он-то сам о чем говорил? Никак не вспомнить. Может, так и просидел весь вечер молча. А ведь мог бы им объяснить, отчего ему так не терпится переехать.