Федор (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Борис Споров cтр.№ 63

– Нет, Маша, – все-таки возразил он, – люди не рабы желудка. Люди, скорее, рабы труда, но труд необходим, без труда человек – ничто. Так, трутень. Только труд – разумный, осознанный и неподневольный – возвеличивает тленного человека. Но вот труд для себя подобрать или хотя бы определить бывает сложно, потому что труд должен быть радостью. Здесь-то и кроется вся хитрость и мудрость бытия. Если бы твой отец был по призванию механизатором, то он так не думал и не говорил бы. Надо найти себя, чтобы не сводить все к желудку. И запомни: мы – рабы труда, но труд – великая необходимость. Где прекращается труд, там прекращается и жизнь. Ясно говорю?

– Вадим, как просто! – Маша широко раскрыла глаза. – И почему я не могла так подумать раньше, сама? Это же здорово! Ты – гений! – и она обхватила руками его когда-то крепкую шею.

Река уже давно вошла в летние берега. Отцвели леса и сады. Глуше текли над городом сирены тепловозов и электричек, а горожане днем искали прохладу в тенечке… Ах, лето, лето, оно влекло на природу: к реке, в луга, в лес или просто к земле, подальше от асфальта, где цветут озимые, где ветер треплет темную зелень яровых. Пора за город.

Баханов шел на службу. Было ему легко. Отчего так? Он даже не задумывался над этим. Однако нутром чувствовал, что для него наступает полоса новой жизни. Он не думал о дне завтрашнем, наверно будучи уверенным, что день завтрашний будет светлее сегодняшнего. Впереди как будто ложилась большая дорога, светящаяся изнутри. От нее, колеблясь, отделялись радужные волны света. Чудесный, чудный свет! Но надо было что-то сделать, чтобы струиться вот таким же светом. И Баханов улыбался, видя за этим светом Машу: веселую, торжественную, коротко смеющуюся – такой она была неделю назад, когда вечером возвратилась из школы.

– Ну, Вадим, а я молодец, – сказала Маша. – Никогда не думала, что кончу девятый класс – и даже неплохо.

Она стояла прижав руки к груди и светло улыбалась. И он улыбался в ответ, но в его улыбке была неизъяснимая грусть.

– На! – и Маша протянула пустые руки.

– Что это?

– Непонимаха… Это – закат солнца. Я тебе дарю его за то, что ты научил меня быть сильнее.

«Закат, – чуть было не сорвалось с языка, – мне закат? – И тоска звучно заныла в груди. – Боже мой, да что я – закат. Но ведь если бы теперь было утро, она принесла бы восход. Для нее все равно, лишь бы солнце».

Вот тогда-то ему и стало легко. Он улыбнулся, осторожно из ее рук принимая подарок.

– А я, действительно, непонимаха. Думал, что обожгусь, а он, оказывается, ласковый и мягкий, как тигренок… Слышишь, он помурлыкивает.

Она склонила ухо.

– Нет, Вадим, он не помурлыкивает, это он поет колыбельную песенку.

– Колыбельную? Тогда выпустим его в окно, пусть летит к малышам, ведь мы – большие Бахановы… В нас и греческое, и болгарское.

Маша была рада продолжению выдумки, с полудетской торжественностью она согласилась:

– Выпустим.

И выпустили закат в открытое окно.

…Шел человек на службу, в такт шагу помахивал рукой и улыбался. Даже прохожие обращали на него внимание: наверно счастливый…

– Вадим Сергеевич, – встретила счастливого сотрудница Родина, – редактор велел зайти, как только придете.

– Велел? С такой-то рани… а наш редактор на коне, как Дима Гог наполе брани! Похвально. Благодарю.

– Здравствуйте, Вадим Сергеевич. Присаживайтесь.

И один испытующе, другой вопросительно они оценили друг друга.

– Как поживаете, как настроение, Вадим Сергеевич?

Ах, как дешево начинаются подобные разговоры!

– Согласно прогнозу погоды.

– Ну, если так, то солнца хватает.

«Шутник… Кажется впервые вижу его таким сияющим. А вроде трезвый. Впрочем, может быть, он просто ошибочно счастлив, – вот ведь даже как бывает». Редактор не знал, с чего бы начать о деле, тянул время, постукивал по столу пальцами. – Значит – хорошо. Так, так… ну, а как супруга?

Баханов мгновенно насторожился:

– Наверно, тоже по сводке.

– Как это – наверно? Что-то непонятно.

Редактор неумело играл. «Допрос», – уже негодуя, подумал Баханов.

– Действительно, трудно понять: делаете вид, что ничего не знаете – и в то же время учиняете допрос. Не по возрасту и положению прием.

Теперь редактор смутился, но скоро одолел себя и беззаботно хохотнул.

– Да, не умею хитрить. Обожаю простоту в обращении… Так вот, Вадим Сергеевич, нескромный вопрос: Вы что, действительно, разошлись с женой?

– И впрямь нескромный. Но если Вам так уж любопытно – Фрида ушла от меня.

– Такая женщина… – пробормотал редактор. – И Вы оформили развод?.. Только давайте без сердца. – Это редактор успокаивал и себя. – Разговор вполне официальный, по крайней мере, не ради любопытства.

– Я так и понял. А по части «без сердца» – мы, по-моему, с самого начала без сердца!

– Поймите меня правильно, мы – номенклатура обкома партии…

И Баханов резко предупредил редактора:

– Мы, хотите Вы сказать, «уста и язык партии в масштабах области, мы компрометируем не себя, а прежде всего партию и так далее» – я это все понимаю, но прошу Вас – я не подопытный кролик…

Редактор даже бровью не повел, продолжил, все так же улыбаясь:

– Приходят вчера солидные люди и заявляют, что товарищ Баханов прогуливается по городу с несовершеннолетней девушкой, более того, она живет у Вас? – редактор подался вперед, его мягкая грудь коснулась края стола: вот как мы умеем.

Баханов поднялся на ноги:

– На вашу номенклатурную голову и на партийный орган позор не падет. У меня живет несовершеннолетняя девушка – Маша Баханова, моя племянница. А тот, солидный, который приходит и стучит… себя по животу в негодовании, вероятно, ждет юридической точности. Пусть сам наведет справки. А Вас прошу впредь не вмешиваться в мою личную жизнь…

И тогда же мелькнула догадка: «нет Фриды… редактор меняет отношение… Рита Миллер права, она все знает».

«Баханов фалует малолеток… По себе гады судят, по себе… Хотя редактор-то что, редактор – номенклатура, да и не хуже других он… все они не хуже, все лучше. Стучат кругом, стучат…»

Баханов пока еще не совсем захмелел, однако уже пьяно вздыхал, помыкивал, точно огрызался, защищаясь или готовясь к бою… В кабак, – так он называл простенький городской ресторан, – его привела не обида, не досада, даже не желание напиться, его привело сюда вновь вспыхнувшее чувство одиночества – как будто открылась старая рана – чувство враждебности отовсюду, чувство враждебности ко всему – именно то, что он подавлял в себе постоянно, уже не первую пятилетку.