Федор (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Борис Споров cтр.№ 64

«Все старо, даже гадости заплесневели. Все тот же неестественный отбор – сильные и тупые выживают. Наша власть – уголовники, а сильных – извольте уважать, иначе перо в бок схлопочешь, на дуэль вызовут, да только «дура» в одних руках… Все дано, надо лишь уметь пользоваться тем, что дано. Вот они и научились пользоваться. А мы, затруханные антисоветчики, сидим и ждем, когда и нас поймут. Ждем чуда – лет двести будем ждать…»

Баханов ядовито усмехнулся и прежде чем налить в рюмку водки, поднял от стола взгляд. В зале было все так же малолюдно, лишь неподалеку с глуповатой ухмылкой стоял щуплый малорослый мужичишко в замызганной куртке и широких брюках, туго затянутых в поясе.

– Ну, что ты ухмыляешься, Сердешный?! – громко и грубо обратился к нему Баханов. – Что зыришь, иди, иди ко мне, садись, Сердешный.

Мужичишко еще шире и виноватее ухмыльнулся, поморщился, как от физической боли, и покорно мелкими шажками подошел к Баханову и остановился выжидательно. По его облику видно было, что пьет он уже не первый и не второй день – и вряд ли скоро остановится.

– Что стоишь? Садись, если не сидел, и нальем, и пожалуемся друг другу.

Мужичишко все с той же покорностью сел и тотчас положил по пол-ладони на край стола.

«Вот какие мы хорошенькие, и лапки на место», – подумал Баханов, налил водки в фужеры, рюмка на столе была одна.

– Пей, Иван, только перестань ухмыляться.

Мужичишко возбужденно заерзал на стуле. Неожиданно он торопливо перекрестился и точно так же торопливо выпил водку. Скосился, сморщился, но закусывать не стал, даже не понюхал.

– Я не Иван, – сиповатым низким голосом сказал он вдруг. – Я – Степан, грузчиком на товарной работаю.

Трудно было поверить, что столь густой голос проживает в столь тщедушном теле грузчика.

– Вот и ладно, Степан, и я тоже грузчиком работал… А скажи, Степан, тебя обижал кто-нибудь зазря?

– А то нет! А как сегодня без этого. Почитай, все обиды зряшные. И теща покойная бывало обижала.

– Ну и как ты после таких обид?

– Да никак. Все одно поймут, говорю, что зазря. Ёжели-ф бы я обидел – это другой табак, а так что, пущай…

– А ты, Степан, любил кого-нибудь по-настоящему?

– А то как же. Без этого тоже никак нельзя. – Степан ухмылялся, только теперь более здраво. – Детишек люблю, тещу любил, жену любил, отца с матерью любил – всех люблю…

– А теперь, стало быть, жену-то и не любишь?

– Люблю и теперь. Только вот беда, она у меня на той неделе померла. Послезавтрия девять дней, – и мужик тоскливо вздохнул.

А Баханову точно судорогой скулы свело.

– Прости, прости… – наконец пробормотал он. Было не по себе, что так по-фраерски разговаривал с этим страдальцем. – Выпьем, Степан, еще – жену помянем.

И Степан не заставил себя ждать или уговаривать – опрокинул в горло, только кадык колыхнулся. Отломив кусочек хлеба, долго нюхал, прежде чем положить в рот.

– Вы из деревни?

– Дак ведь все мы когда-то из деревни, а откуда еще-то? Бородинские мы, десятый год в городе.

– А ты что, Степан, в Бога веришь – крестился?

– Да… это от тоски больше. Померла жена – тоска. Да и пить – стыдоба мучает. А так – полегче… Вот и сына когда первого схоронили, так целый месяц, и покойница бывалоча молилась, и в церкву ходила, оба. А то ведь уснуть не могли.

– Значит – Бог есть?

– Не знаю. Что не знаю, того не знаю… А вот только как жена померла, то все и мстится мне, что есть – а почему тогда и легче? Оно конечно: «гром не грянет – мужик не перекрестится». Только, скажу тебе, дело это сурьезное.

– Как же дальше-то жить думаешь?

– Так и думаю, – вздохнув, тише обычного ответил Степан. – Сорок ден вот погожу, а там и бабу другую искать стану. Один-то я не управлюсь – детей три.

– О чем же ты Бога просишь, как хоть обращаешься к Нему? Научи.

– А вот так. – Степан с торжеством и умилением чуть вскинул лицо и произнес спокойно и просто: – Господи, прости меня за пьянство, и не отнимай мою жизнь, чтобы дети выросли, и людей добрых от меня не отвращай.

– И все?

– Все.

– Мало ты просишь.

– А мне больше не надо.

– И ты сам эту молитву выдумал?

– Сам.

– Хорошая, Степан, у тебя молитва, короткая – Богу не надоедаешь, – в напряжении одобрил Баханов. Затем он подозвал официантку и сказал ей: – Принесите нам со Степаном еще водки.

Баханов долго не мог понять, где он. Жизнь утратила очертания, краски смешались. Наконец он напряг силы и только тогда в глазах его немного прояснилось – он узнал Риту Миллер. Она сидела рядом за столом, курила, щурилась и говорила – все одновременно. О чем она говорила – Баханов не мог сообразить, и ему на момент стало стыдно.

И вновь провал в памяти. То он ощущал чье-то постороннее дыхание в затылок, то ясно видел потолок, но не мог поднять головы, то он куда-то шел, то падал в пропасть, скользя и срываясь с покатой земли, то вдруг летел в пространстве точно птица – и даже ощущал удары крыльев по воздуху. Но лишь одно он постоянно сознавал, что морщится, пытаясь освободиться от головной боли.

И позднее, годы спустя, Баханов не мог припомнить или восстановить что-либо из того самого перепутья, но на всю, видимо, жизнь запомнились слова с голоса Риты Миллер: «Это все, Вадим. Считай, что тебе предложили уйти по собственному желанию. И тебя уже не спасти – нужна Фрида».

Очнулся Баханов в общем коридоре квартиры – дома. Снял туфли, открыл дверь – решил лечь не включая света. Но в темноте загремел стул. Наконец щелкнул выключатель настольной лампы. Покачиваясь, с минуту он стоял с закрытыми глазами, морщась от света.

На столе – лист белой бумаги.

«Это не я писал», – безошибочно определил Баханов и усмехнулся, сознавая, насколько же он пьян. Буквы на листе то корчились, то расползались как муравьи в разные стороны!

«Вадим, на меня не сердись…» – как-то вдруг сразу прочел он первые слова – и выгнулся, точно от предательского удара в спину. Повернулся от стола – Маши на диванчике нет. На мгновенье протрезвев, Баханов медленно опустился на стул.

На минуту, а может быть на века черный письменный стол оказался на острие земной оси – и вознесло до созерцания. Тяжело, грузно, с глухим скрежетом вращалась планета, и ночь вращалась вместе со звездами, и дом, и стол, и он, Баханов, на стуле – неудержимо. А когда, на короткое время, все вдруг замирало, Баханов силился прочесть слова и строки из круглых неровных букв: то быстро пробегал их единым взглядом, но тогда не улавливал смысла написанного, то медленно складывал букву за буквой, слово за словом, но тогда или сбивался со строки или вновь его захватывало вращение, и он закрывал глаза, сдавливая пальцами виски.