Федор (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Борис Споров cтр.№ 20

Но посмотрите и на другие могилы – ведь это свалка, а здесь захоронены ваши предки… Наведите порядок на могилах – этого никто запретить не может. Иначе грех так и будет лежать на вас и на ваших детях. А сегодня, знайте, мы хороним праведника. Мир праху его…

Пропели литию… Гроб подняли на веревках, чтобы опустить в могилу. И в это время из-за кольца железной дороги на переезд вынырнула легковая машина. И заволновались люди: едут с запретом… Отец Михаил маленькой лопатой крестообразно бросил на гроб горсть земли; затем таким же образом вылил на гроб склянку елея; посыпал пеплом из кадила.

– Мир праху твоему, отец Петр…

И Вера рассыпала горсть земли на гроб, и все родственники; и один за другим пошли односельчане, бросая горстями землю в могилу; и все глуше стучала по гробу земля.

Машина оказалась не с запретом, а с Серым, который хотя и спешил, но опоздал на погребение – и теперь лишь бросил в могилу пригоршню земли. Досадуя, потряхивал он головой.

– А крест где у вас? – озираясь, спросил он.

Креста не было. Думали хоронить на большом кладбище, где и кресты головные, стандартные. А здесь – и не учли. Хотя и дня через два поставить крест можно.

Уже лопатами засыпали могилу.

– Остановитесь, братцы! – приказал Серый. – Есть у меня крест. Я его хотел поставить в память погибшим на фронте односельчанам – Петр Николаевич и надоумил. Дед мой на фронте погиб, а Петр Николаевич его своими руками похоронил, и земли мешочек с могилы прислал бабушке… Отец Михаил, – Серый так и надвинулся на батюшку, – может, землю эту с молитвой и высыпать в эту могилу, а крест мой и поставить им обоим?

Отец Михаил лишь на мгновение задумался – и благословил. Серый побежал к дому. Уже чеpез несколько минут показался он в проулке с тяжелым крестом на плече.

– Помочь надо, помочь, – загудели старухи.

Отец Михаил смотрел молча, и все вокруг ждали, и в общей тишине многозначительно прозвучали его слова:

– Не надо помогать – это его крест.

И еще раз пропели литию, рассыпали из мешочка землю в могилу, поставили тяжелый крест, и в четыре лопаты начали быстро засыпать могилу. Еще не набросали холмик, еще не положили цветы, когда по железнодорожному кольцу пошел громоздкий состав с железными вагонами: вознегодовал сатана – Братовщина нарушила запрет.

После похорон и поминок, в тот же день, родственники и родные ушли. Всех волновали свои земные заботы: квартира, дети, внуки, работа. Ночью в доме Вера осталась одна. И только тогда она поняла и почувствовала, как устала за эти дни – устала терять, устала плакать, устала недосыпать.

Она быстро разложила и застелила диван, на котором обычно спала, однако вместо того, чтобы лечь, неожиданно подумала: «А я-то что здесь – без дедушки?» И удивилась. И осторожно присела на грядку дивана. И тогда же, в какую-то минуту, перед ней прошла вся ее короткая жизнь.

Ей исполнилось три года, когда нелепо погиб отец, сын дедушки, – с малыми дочками мать осталась вдовой. Вот тогда-то дедушка и взял ее на Братовщину на вырост. И мир для Веры раздвоился: с одной стороны мать и сестры, с другой – дедушка; с одной стороны вялая неопределенность и неверие, с другой – живая вера и воцерковленность. У дедушки было одиноко, но у него в доме жил Бог – может быть, поэтому дедушка и одолел материнскую тягу. И лишь в последний год, когда предстояло выбирать работу или учиться, Вера чаще стала бывать в городе, хотя у матери она и чувствовала себя гостьей.

После десятого класса Вера пыталась поступить в медицинский институт – и не поступила. И тогда, по совету дедушки, решено было поступать в педагогическое училище, чтобы затем, если дело придется по душе, продолжить обучение в институте. К тому и шло, но скончался дедушка – и все пошатнулось. Рухнули планы, реальность представилась иной: «Три парника поставила – вот и выращивай теперь огурцы да помидоры…»

Все так же устало она поднялась с дивана, минуту помедлила и обратилась к иконам. Лампадка меркла, должно быть, масло выгорело.

– Господи, – прошептала Вера и опустилась одновременно на обе коленки… Тихо вздрагивали половицы, в уши и в голову монотонно внедрялся стук вагонных колес – и стук этот не удалялся и не приближался, но опоясывал и опоясывал неодолимым натиском. И было в этом что-то неотвратимо-привычное – как рабство.

Она с содроганием в сердце прочла несколько молитв и как будто отключилась – так и оставаясь на коленях, о чем-то думала, что-то переживала, о чем-то беседовала мысленно сама с собой, но все это уже нельзя было назвать молитвой, как нельзя было назвать разрозненные мысли мечтаниями или раздумьями.

Она не знала, сколько времени прошло – выпало время, – когда в окно развязно громко постучали. Не от страха – от неожиданности Вера вздрогнула, и только теперь увидела, что окна не зашторены. Однако, свет настольной лампы – тусклый и отдаленный, лампадка еле тлела, и вряд ли можно было с улицы что-либо разглядеть через двойные рамы и тюль. Прихватив электрофонарь (на всякий случай он всегда лежал под подушкой) она склонилась к окну и включила фонарь. В тот же момент человек за окном увесисто ударил в переплет рамы. Это был всклокоченный седоволосый старик с идиотским оскалом. Свет фонаря на мгновенье ослепил его, и старик размахнулся кулаком сплеча, чтобы ударить по окну. Вера отшатнулась и выключила фонарь, и старик за окном визгливо захохотал. Без кепки, в длинном плаще человек быстро пошел в дальний конец села. Кто это? Таких седых стариков в Братовщине нет. Был… Нет, нет, это не дедушка, у этого и борода стриженная, и залысин нет – седая копешка на голове, и смех у дедушки не нахальный… Зашторив окна, Вера включила верхний свет и подумала, что ведь и входные двери, наверно, открыты. Вышла на мост* и даже руки развела: дверь во двор настежь, уличная – настежь. Она закрыла все двери, возвратилась в горницу, успокоенно решив, что старик и стучал для того, чтобы двери закрыла – добрый старик… Но кто он?

А утром люди говорили друг другу, что по селу ходил пришлый старик, стучал в окна и стращал – гневался и грозил кулаком.

Рано утром на электричке Вера уехала в город. В церкви, до литургии, она заказала сорокоуст по дедушке с ежедневным поминанием, поставила свечки, подала записки. Казалось бы, все сделала, а на душе тоскливо… Читали часы, отец Михаил исповедовал старух – и это тоже нагнетало тоску. «Господи, даже в храме тоска, – вздыхая, думала Вера. Она стояла неподалеку от ящика лицом к алтарю. – Наверно, все-таки неправ был дедушка. Фантазировал. Где-то, может, и возродятся, но не у нас – Братовщину растоптали… Дедушка сказал бы: «Какое маловерие. Да это же упадничество. Зачем тогда и жить?» Действительно, зачем?.. И о чем бы не думала Вера, всюду преследовала безысходность – зачем? И жалко было людей на земле: жалко себя, жалко тех, кого нет уже и тех, кто будет…