Дошла до крайнего дома – и никого не встретила. Справа, в размашистой низинке, небольшая свалка. Когда-то, говорил дедушка, здесь был второй пруд: первый барский, а этот – общий. Четвертая часть от села, и былая пашня вокруг – пустырь. За железным кольцом с севера и запада ласкалось лиственное редколесье… И как же это могло случиться, что такое большое село стало беспомощным и вымирающим? Или для полигона не нашлось необжитого места? Да что там! Почему в храме, где еще и роспись сохранилась, устроили склад железнодорожного хлама… Они победили, но не своими руками – нашими…
– Верушка Смолина, не меня ли чаешь?.. Помстилось, не батюшка ли приехал. – Старуха стояла на крылечке, вокруг ног ее кругами ходила кошка…
Уже издалека, в противоположном конце улицы, она увидела Серого. Шел он неудержимо и решительно, как обычно и ходят молодые тяжеловозы. Похоже, что и он заметил Веру – и поубавил шаг. Так они и надвигались неотвратимо друг на друга. Уже можно было рассмотреть его лицо, когда Вера резко повернула направо в сторону церкви и кладбища. Ей показалось, что ее окликнули, но зов этот сгинул в грохоте и лязге вагонов.
Дедушка все еще стоял на молитве. Но лишь стукнула дверь, он оглянулся и тихо, с тоской в голосе, сказал:
– Верочка, вычитай мне молитвы ко причастию… что-то я не вижу.
– Сейчас, дедушка… Ты ляжешь или как?
– Нет, посижу, – он не тотчас сел, но прежде ощупал рукой сидение стула.
Вера включила верхний свет, взяла со стола молитвослов и подошла к деду. Прежде чем читать, она склонилась к его лицу – он сидел с открытыми глазами. Вера быстро провела рукой перед лицом, но дедушка даже глазом не моргнул – никакой помехи. Она распрямилась и спросила:
– Тебе с молитв?
– И Канон тоже…
«Грядите, людие, поим песнь Христу Богу, раздельшему море…»– начала Вера, а Петр Николаевич перекрестился, тщетно попытавшись подняться.
Вера читала легко и без ошибок, и радовалось сердце дедово – это ведь он выучил ее духовному чтению.
8
Усталость или немощность была такая, что и в постели Петр Николаевич не мог мысленно читать даже Иисусову молитву. Он ежеминутно проваливался в беспамятство, полагая, что так засыпает. Прошел час, два и только тогда его дыхание восстановилось, и он естественно вошел в круговую бесконечность: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго…»
А Вера за столом все думала, но не могла понять, когда же он ослеп… Затем она открыла прадедову тетрадь и продолжила чтение… А затем – поднялось тесто, и она взялась за начинку – завтра придет батюшка, который и ее окормляет с первых шагов и которого она любит…
Дома была мать, но не было веры. И только здесь, у дедушки, она чувствовала себя легко, потому что знала, что в сердце ее Бог. Ей с детства было радостно жить, сознавая, что она с Богом, что она Божий сосуд. Она и жила без думы о завтрашнем дне: придет день – и Господь укажет. Главное не здесь, главное – там… И вновь она вспоминала своих одноклассников-выпускников. Почему-то именно в то время особенно много говорили о смерти и смысле человеческого существования. И она видела, как искажались и темнели лица тех, кто жил без веры, для которых за гробом нет ничего, кроме праха. И лишь некоторые оставались холодны и надменны – иноверцы или атеисты не в первом поколении. Вера, по совету дедушки, не раскрывалась перед одноклассниками, но жить ей было легко и радостно… А все дедушка.
После часа ночи Вера смазала пирог и накрыла его чистым полотенцем.
9
Рано утром притопали старушки, все вместе, в один заход.
Встали помолиться и прочесть Акафист. Управились за час. Кто где разместились отдыхать, а Вера пошла встречать батюшку на тот случай, если машины не будет. В мире было тихо, как обычно бывает после грохочущей ночи.
Перешептываясь, старушки начали уже беспокоиться, когда под окнами остановились «Жигули». Из салона выбрались батюшка в плаще и глубокой шляпе и Вера. Следом шофер понес увесистый саквояж с двумя ручками. Стукнула входная дверь.
– Вот и слава Богу, – едва слышно сказал Петр Николаевич, глотая слезы.
Старушки в передней так и ткнулись под благословение, испитыми губами припадая к руке священника.
Вера прошла в горницу, чтобы помочь дедушке подняться.
Отец Михаил сосредоточенно и молча начал облачаться. Старушки только глазами хлопали и робели. В считаные минуты человек преобразился. Перед ними уже возвышался с наперсным крестом и Евангелием в руке грозный пастырь, настоятель храма. Он сам поцеловал крест, еще раз благословил прихожанок.
– А как отец Петр? – отводя рукой занавеску на двери, приветствовал отец Михаил.
– Слава Богу, отец Михаил, умираю, – и улыбка озарила лицо старика.
– Дождался…
– Как же, дождался.
Одной рукой Петр Николаевич оперся о стол, второй – о спинку стула, и как трепетная трость поднялся навстречу священнику. По иерейскому чину они приветствовали друг друга. И целовал старик святое облачение священника, и слезы катились из его незрячих глаз.
Блюдо с рисом, свечи, масло, палочки с накрученной ватой на концах, листочки бумаги и спички – все, что необходимо для соборования. И мысленно оценив все это, отец Михаил с особой любовью благословил Веру и отечески поцеловал ее в голову.
– Давайте помолимся, да и начнем с исповеди, – предложил отец Михаил и негромко возгласил: – Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа…
Около часа длилась исповедь Петра Николаевича. Слов не было слышно, но слышно было – дедушка плачет… На исповедь старушек было затрачено десять минут на всех. Исповедалась и Вера, хотя причащаться она не намеревалась.
Батюшка поставил в блюдо с рисом свечи, налил масла в стопочку, положил на тумбочку под руку Евангелие и крест; Вера раздула угольки в кадиле, раздала всем свечи; наконец батюшка расставил всех по известному только ему порядку; Вера переписала имена всех в установленном порядке – и в какую-то минуту тишины начался чин соборования…
В три часа пополудни отец Михаил причастил своих чад, поздравил с принятием Таинств.
Пора было и позавтракать.
И казалось, что свершилось чудо: дедушка поел, похвалил пирог, попил теплого молока; трогательно простился с отцом Михаилом и проводил его до крыльца; и как будто с минуты на минуту силы его наращивались. И голос зазвучал окрепше, когда он вдруг на ходу запел:
– Спаси, Господи, люди Твоя и благослови достояние Твое…
Вера смеялась радостно, и слезы катились из ее глаз.
Прочли благодарственные молитвы и легли отдыхать. Лежали молча, всяк думал о своем:
«Ну вот и хорошо, теперь уже все сделано. Еще со своими проститься надо. Тогда уж и все… Сказать, чтобы прочитала вслух. Там ведь и Езопова языка много…»