Печальная реальность такова, что мы не можем проникнуть серийным убийцам в голову.
– Вы еще здесь, Скотт?
– Да. Я просто задумалась о том, что в таком возрасте уже редко начинают совершать подобные поступки.
– Я знаю. Поэтому и говорю, что странно. Разве что его потребность в насилии росла очень медленно или была совсем не заметна окружающим. К этому возрасту склонность к жестокости обычно уже проявляется.
– С другой стороны, были случаи, когда образцовые с виду люди совершали немыслимые преступления. Вспомните родителей той девочки из Сантьяго-де-Компостела
[31].
– Конечно. Но я склонна думать, что Эсекиэль не подходит ни под одну из описанных типологий.
– Вам кажется, что в его действиях просматриваются психопатические черты?
– Без всяких сомнений имеются признаки социопатии. Нарциссизма. Садизма. Но я все пытаюсь понять, почему о Эсекиэле до сих пор не говорят СМИ.
Это как раз больше всего и сбивает Антонию с толку. Почему Эсекиэль не предал свои действия огласке? Ведь это так типично для похитителей. Любой серийный убийца, самовлюбленный по определению, наслаждался бы, слушая свое имя на всех радиостанциях и каналах. Он мог бы привлечь внимание всей страны и всего мира одним только кликом, одним только твитом, так почему же он не хочет этим воспользоваться?
– Что-то во всей этой истории от нас ускользает. Какой-то ключевой элемент.
– Возможно, нам поможет татуировка, – говорит Агуадо. – К сожалению, больше мне пока ничего не удалось найти. Но поверьте, я делаю все, что в моих силах.
– Спасибо, доктор.
Едва она вешает трубку, ей снова звонят. На этот раз Ментор.
– Вы разбудите моего мужа, – говорит Антония.
– Очень смешно. Я проверил номерной знак 9344 FSY. Такси с таким номером не существует. Он принадлежит «Рено Мегану». Согласно реестру, хозяйке машины двадцать три года.
– Значит, номер краденый.
Машина, на которой редко ездят. Отвертка. Белая заклепка (три евро за упаковку в пятьдесят штук). Молоток. Пять минут, чтобы поменять номерные знаки. И жертва может несколько дней ничего не замечать, потому что кто же смотрит на номера своей машины, прежде чем сесть за руль?
– Похоже на то. Мы поищем эту машину, может, так нам удастся найти такси.
– Получается, что водитель такси обо всем знал. И значит, Эсекиэль действовал не один.
Для убийцы-психопата это уж совсем странно.
Антония вешает трубку. Снова неотрывно глядит в стену. Прокручивает в своей необъятной памяти десятки преступлений серийных убийц, их мотивы, их модус операнди. Безуспешно ищет параллели.
Всю ночь ей нет покоя.
Бруно
Джону Гутьерресу журналисты не нравятся.
Так предполагает Бруно Лехаррета, приближаясь к кафе отеля «Де-лас-Летрас». Сейчас только без пятнадцати семь, а инспектор Гутьеррес уже принял душ, разоделся, надушился и теперь завтракает. Яичница с беконом, апельсиновый сок, шесть тостов и целый бассейн кофе.
Этот неотесанный болван налил себе кофе в миску для хлопьев.
То, что инспектору Гутьерресу и правда не нравятся журналисты и в особенности Бруно Лехаррета, становится очевидно: как только Бруно появляется в кафе, Гутьеррес тут же делает такое лицо, будто собирается ему врезать. Даже кулаки сжимает. Бруно Лехаррета, самопровозглашенная легенда баскского журнализма, наслаждается, глядя на это свирепое выражение лица, как иные наслаждаются, разглядывая Джоконду или Сикстинскую Капеллу.
– Какого хера ты тут делаешь?
– И вам доброе утро, инспектор.
Лехаррета садится напротив инспектора Гутьерреса. Ему приходится подвинуть одну из переполненных тарелок, чтобы освободить немного места для своей записной книжки, ручки и диктофона. Джон смотрит на его рабочие принадлежности так, словно тот положил на стол использованный шприц и семь граммов героина.
– Оставь это себе.
– Я работаю.
– Я тоже.
Бруно показывает на тарелку с яичницей, к которой инспектор уже и притрагиваться не хочет.
– Завтрак за счет налогоплательщиков, инспектор?
– Завтрак за счет твоей мамочки.
Видать, командировочные в Национальной полиции увеличились. Раньше были сто евро в сутки. А здесь самый дешевый номер стоит триста, думает Бруно.
– Кстати, о матерях, инспектор. Ваша передает вам привет.
На самом деле, найти его было проще простого.
Бегонья Ириондо, мать инспектора Гутьерреса, женщина мирная. Доверчивая. Хорошо еще, что сейчас ее сын инспектор полиции. А когда-то, в годы конфликта, в свинцовые времена
[32], необходимо было проявлять крайнюю осторожность. Тогда стоило лишь сболтнуть немного лишнего в мясной лавке – и все, проблемы обеспечены. Стукачи были повсюду. Теперь все изменилось. Теперь мать инспектора Гутьерреса неприкасаемая. Вот она преспокойно выходит из метро Сантучу в одиннадцать вечера и идет домой. На пути ей встречается какая-то банда. Один парень отделяется от группы, пристально глядя на ее сумку, а другой тут же тянет его за локоть обратно и отвешивает ему подзатыльник. Это же мать полицейской псины. Давай тронь ее, посмотрим потом на твою улыбку, когда тебя скрутят за мусорным баком и выбьют тебе все зубы. И так тебе и надо будет.
Да, теперь все уже знают, где живет Бегонья Ириондо, и никому и в голову не приходит ее трогать. Это, конечно, плюс. Но в этом же и минус: поскольку все знают, где живет Бегонья Ириондо, Бруно Лехаррете требуется лишь полчаса времени, десять евро и пачка «L amp; M» (почти полная, черт возьми), и вот он уже звонит в домофон.
Бегонья – женщина простодушная и доверчивая. И она так прямо и говорит, что нет, ее сына нет дома, он сейчас в Мадриде, занимается каким-то важным делом; что вы говорите, сеньора; да-да, именно так, а я тут одна, ох уж эта молодежь, никого не уважает; а вы случайно не знаете, где именно он остановился; а почему вы спрашиваете; а потому что я хочу взять у него интервью, сеньора; ну раз так, то конечно, а то в последнее время что о нем только не писали в прессе, а вам, мне кажется, можно доверять.
И вот Бруно Лехаррета заявляется в отель «Де-лас-Летрас», завоевывает доверие портье, оставляет ему свой номер телефона – пишите мне в «Ватсапе» в любое время – и пятьдесят евро (все-таки столица как-никак, другие цены), и все, инспектор Гутьеррес у него под контролем.
Инспектору упоминание его матери не пришлось по душе.