– Он постоянно кричал.
И тишина.
18
Кабинет
Странная штука власть, думает Джон.
У нее свои символы. Огромный кабинет на последнем этаже здания с видом, от которого дух захватывает. Несколько приемных, в каждой свои секретарши, чтобы ты сразу осознал, что здесь необходимо преодолевать барьеры. На полу ковролин. Электронный ключ для доступа в лифт. У двери телохранитель.
Но все эти внешние атрибуты только начало. Закуска. И ты уже ждешь, что главное блюдо явно должно быть на высоте.
А Лаура Труэба не то что на высоте. Она словно парит над всем и всеми, взирая вниз с небесной вершины.
Она высокая, гораздо выше, чем кажется по фотографиям. Сухощавая, со смуглой кожей, черными волосами и стальным взглядом. На ней красный юбочный костюм, прямо как на фотографиях из газет.
Конечно, работа есть работа… Но все-таки как-то странно одеваться в красное сразу после смерти сына, удивляется Джон.
Вокруг шеи обернут платок. Весьма элегантный способ скрыть морщины на шее, выдающие возраст. Единственный маленький изъян в этой безупречной, до миллиметра выверенной внешности.
– Добрый день. Присаживайтесь, пожалуйста, – говорит она, выходя из-за своего рабочего стола и провожая их к гостевой зоне, состоящей из диванов и журнального столика, над которым висит фотография супружеской пары Труэба. Здесь такие расстояния, что еще не вдруг доберешься.
– Не желаете ли кофе, чая? – дежурно спрашивает секретарша.
– Сеньоры тут ненадолго, – отвечает ей начальница, оборвав Джона, который уже открыл рот, чтобы попросить двойной эспрессо.
Из-за этого Бруно Лехарреты он даже не смог выпить свой утренний кофе. Какой же мерзкий тип. Антония пока не в курсе их разговора. Джон не знает, как ей обо всем рассказать, и решает пока просто подождать.
Может, все обойдется.
Знаменитые последние слова.
Секретарша прекрасно поняла по тону своей начальницы, что ей следует удалиться.
Только вот что-то не верится. Весь этот цирковой номер в кафе отеля наверняка только начало, думает Джон. Но что ему надо?
– Скажу вам откровенно, – говорит Лаура Труэба, когда дверь за секретаршей закрывается и они остаются втроем. – Я принимаю вас не по собственному желанию. Мне сейчас хотелось бы побыть одной.
– Мы понимаем, сеньора Труэба. Мы знаем, что вы сейчас переживаете самый ужасный момент в своей жизни. Но полагаю, вам бы хотелось, чтобы справедливость была восстановлена, ради вашего сына.
– Сейчас я уже не вижу в этом смысла, – резко отвечает она. – Я понимаю, что это ваша работа, ваши служебные обязанности. Но поймите и вы, что у меня с вашим начальством… некоторого рода договоренность.
– Ради вашего банка. Не так ли? – спрашивает Антония.
Сидящий рядом Джон не может сейчас пнуть ее под столом. Но ему бы очень этого хотелось. И кажется, Лауре Труэбе тоже. Она стойко отразила удар, но выражение лица ее выдало.
– У вас есть дети, сеньора Скотт?
Антония отвечает не сразу.
– Да. Есть.
– Значит, вы, как никто другой, можете понять, на какую жертву мне приходится идти. Все вот это, – говорит она, широким жестом обводя помещение, – и это, – ударяет она каблуком о паркет (стук отдается гулким эхом, словно выстрел), – все это только кажется прочным, а на самом деле ровно ничего не значит. Отнимите у нас завтра все наши офисы, снесите все наши здания. Банк останется целым и невредимым. Потому что банк, сеньоры, – это идея.
– Идея, которую нужно защищать любой ценой, – настаивает Антония.
– Я не жду от вас понимания. И уж тем более осуждения. Но вы уже меня осуждаете, едва появившись в моем кабинете. Вы осуждаете меня, не понимая при этом, что женщина в моем положении – это не только мать. Ребенка я уже потеряла. И теперь моя задача как председательницы банка избежать бóльших потерь.
– Не только у вас отняли ребенка, сеньора Труэба. Карла Ортис пропала два дня назад, – говорит Джон.
Новость падает в сознание Лауры Труэбы, словно камень на дно озера. По ее лицу проходит волна потрясения и доходит до левой руки, которую она судорожно подносит ко рту, сдерживая возглас.
– Не может быть.
– Увы, это так.
– Это сделал тот же… человек?
– Это мы и хотим выяснить и поэтому обращаемся к вам за помощью. Мы понимаем, что вы в первую очередь хотите избежать скандала, но сейчас на кону человеческая жизнь. Жизнь, которую мы еще можем спасти.
Лаура Труэба встает и подходит к окну. Стекло от пола до потолка, двенадцать метров в ширину – места ей хватает. Она молча стоит, скрестив руки на груди, несколько долгих минут. Из окна открывается невероятный вид на крыши города, а там вдалеке угадывается Королевский дворец и Западный парк. Но Лаура Труэба сейчас разглядывает пейзаж внутри себя. Не столь обширный и весь усеянный шипами.
Когда она вновь поворачивается к ним, глаза у нее покрасневшие, но сухие. Хотеть заплакать и заплакать – это разные вещи.
– То, что я скажу вам, – строго конфиденциально. Вы не должны никому это повторять и тем более разглашать публично. Это ясно?
– Да, сеньора, – говорит Джон.
Труэба поворачивается к Антонии. Та медленно кивает.
– Не знаю, известно ли вам, но официально нас даже не существует.
– Если вы не сдержите слово, то сильно об этом пожалеете, – говорит она таким ледяным тоном, что на нем впору на коньках кататься.
Джон и так уже понял, что с этой женщиной шутки плохи.
– Мой сын пропал днем. Мы ничего не знали об его исчезновении, нам сообщил об этом по телефону похититель. К телефону подошла не я. Когда я взяла трубку, этот… человек представился как Эсекиэль.
Джон и Антония одновременно вздрагивают. И переглядываются. Лаура Труэба закрывает глаза и плотно сжимает губы. Она уже обо всем догадалась по их взглядам.
– Он сказал мне, что похитил моего сына, а затем предъявил мне невыполнимое требование.
Инспектор Гутьеррес с трудом сдерживается, чтобы вновь не посмотреть на Антонию. У обоих на языке вертится вопрос, и оба боятся его задать. Наконец Джон решается.
– При всем уважении, сеньора, что же он такого попросил, что вы не могли ему дать?
Лаура Труэба, самая могущественная женщина в Испании, председательница самого крупного банка Европы, глубоко вздыхает, отводит взгляд в сторону и молчит. И в этом молчании ясно ощущается вина.
– Нам необходимо знать мотивы убийцы, сеньора.
– Так спросите у Рамона Ортиса. Он разве не сказал вам, что у него потребовал Эсекиэль?