– Никогда моей госпожой не была принцесса, но я тебя
боюсь. Боюсь того, что ты мне сделаешь. Что ты заставишь меня делать с другими.
Я боюсь одним глотком привязать себя к твоей судьбе.
Я качнула головой, но не отвела взгляда от его глаз.
– Я не привязываю ни твою судьбу к моей, ни мою к
твоей, Аблойк. Лишь предлагаю глотнуть силы, что прежде была твоей. Стань тем,
кем был когда-то. Не я даю тебе этот дар, это кубок Бога, кубок Консорта. Он
дал его мне, он повелел предложить тебе напиток.
– Он говорил обо мне?
– Не о тебе конкретно, но он повелел мне отнести кубок
стражам. Богиня велела мне найти вам иную пищу. - Я нахмурилась, не зная, как
объяснить то, что я видела, что делала во сне. Логичные и стройные в голове,
видения теряют убедительность, когда пытаешься их передать.
Я попыталась выразить словами то, что понимала сердцем:
– Твой только первый глоток, а будут еще другие. Отпей,
и посмотрим, что будет.
– Боюсь, - прошептал он.
– Бойся, но пей, Аблойк.
– Ты не презираешь меня за мой страх?
– Только те, кто никогда ничего не боялся, могут
презирать других за чувство страха. Хотя я думаю, что те, кто ничего в жизни не
боятся - или врут, или лишены воображения.
Тут он улыбнулся, а потом даже рассмеялся, и в его смехе я
уловила отзвук смеха Бога. Частица прежней божественности Аблойка веками
сохранялась в этом кубке. Тень его прежней силы ждала и наблюдала. Наблюдала -
и ждала того, кто найдет путь сквозь видение к холму на границе зимы и весны, на
краю тьмы и рассвета, к грани, где соприкасаются смертность и бессмертие.
Я улыбнулась в ответ на его смех, и хор мужских смешков по
всей комнате меня поддержал. Такой смех заразителен. Кто-то смеется, и ты
невольно смеешься с ним вместе.
– Ты только держишь кубок в руке, - сказал Рис, - а я
уже смеюсь с тобой вместе. Ты сотни лет не мог так смешить.
Страж повернулся к нам мальчишески красивым лицом со шрамами
на месте одного трехцветно-голубого глаза.
– Пей, и узнаем, много ли осталось от того тебя - или
не пей, и оставайся тенью и предметом шуток.
– Посмешищем, - сказал Аблойк.
Рис кивнул и подошел к нам. Белые кудри спадали ему до
пояса, одевая самое мускулистое тело в королевской страже. Правда, он был и
самым низеньким из стражей - чистокровный сидхе всего в пять футов шесть дюймов
ростом, неслыханное дело.
– Что тебе терять?
– Я должен попытаться. Должен взять себя в руки. -
Аблойк смотрел Рису в глаза так же пристально, как только что смотрел на меня -
словно от того, что мы скажем, зависело все на свете.
– Если тебе только и нужно, что очередная бутылка или
пакетик порошка - отступи. Отойди в сторону и уступи кубок другому.
Лицо Аблойка исказилось страданием:
– Это мой кубок. Часть меня прежнего.
– Бог не назвал твое имя, Эйб, - напомнил Рис. - Он велел
ей передать кубок, но не сказал кому.
– Но он мой!
– Только если ты его примешь, - Рис говорил тихо, хоть
и отчетливо, и с таким участием, словно страхи Эйба были ему понятны много
лучше, чем мне.
– Он мой, - повторил Эйб.
– Так пей, - сказал Рис. - Пей и будь весел.
– Пей и будь проклят, - огрызнулся Эйб. Рис тронул его
за руку.
– Нет, Эйб. Повтори и попытайся поверить: «Пей и будь
весел». Я чаще, чем ты, видел, как возвращались к силе. Твое отношение на это
влияет или может повлиять.
Аблойк шагнул назад, но я поднялась с кровати и встала перед
ним.
– Ты все сохранишь, чему научился за долгие годы
печали, но вернешься к себе. Станешь прежним собой, но старше и мудрее. Дорогой
ценой доставшаяся мудрость зря не пропадет.
Он поглядел на меня такими темными, такими прозрачными
глазами:
– Ты велишь мне пить?
Я помотала головой.
– Нет. Я хочу, чтобы ты отпил из кубка, но решить ты
должен ты сам.
– Ты мне не приказываешь?
Я опять покачала головой.
– У принцессы весьма американские представления о
свободной воле, - заметил Рис.
– Считаю комплиментом, - сказала я.
– Но… - выговорил Эйб.
– Да, - подтвердил Рис. - Это значит, что все зависит
только от тебя. Твой выбор. Твоя судьба. Все в твоих руках. Хватит веревки,
чтобы повеситься, как говорят.
– Или чтобы спастись, - добавил Дойль, тоже подходя к
нам - высокая тень рядом с белоснежным Рисом. Мы с Аблойком стояли между черным
и белым. Рис когда-то звался Кромм Круах, он был богом смерти и жизни. А Дойль,
главный убийца на службе королевы, был прежде богом-целителем Ноденсом. Два
бога стояли рядом с нами, а когда я подняла взгляд к Аблойку - в глазах у него
мелькнула смутная тень, тень того, чье лицо показалось на миг под капюшоном
плаща на том холме.
Аблойк поднял кубок - прямо в моих ладонях. Мы подняли кубок
вместе, и страж нагнул голову. Губы долю мгновения помедлили у края кубка, и
Аблойк сделал глоток.
Он запрокидывал кубок все больше, так что упал под конец на
колени - но не вынул его из моих рук, - и осушил кубок одним долгим глотком.
Запрокинув голову и закрыв глаза, стоял он на коленях. Спина
у него выгнулась, и Аблойк лег на лопатки в море собственных полосатых волос,
но ноги не распрямил. Он лежал несколько секунд совершенно неподвижно, и я
испугалась. Я ждала, чтобы он пошевелился. Я ждала, чтобы он задышал - но он не
дышал.
Страж был похож на спящего, только ноги неестественно
подвернуты. В такой позе не спят. Лицо у него разгладилось, и я вдруг осознала,
что у Эйба - одного из очень немногих сидхе - были тревожные морщины у глаз и
губ. Во сне морщины исчезли. Если, конечно, это был сон.
Я опустилась на пол рядом с ним, так и держа кубок.
Наклонившись, я тронула его лицо. Никакой реакции. Я погладила его по щеке и
прошептала:
– Аблойк…
Глаза вдруг распахнулись, и я ахнула от неожиданности. Он
схватил меня за руку - ту, что я прижала к его щеке, - а второй рукой обвил мою
талию. Он сел, а может, встал на колени одним сильным движением, сграбастав
меня в охапку. Он засмеялся - и уже не тем призрачным смехом, отзвуком того,
что звучал в моем сне. Его смех залил все вокруг, и все рассмеялись с ним
вместе. Вся комната звенела веселым мужским смехом.
И я смеялась с ним - с ними со всеми. Нельзя было не
рассмеяться при виде такой откровенной радости. Аблойк наклонился, преодолев
последние дюймы расстояния между нашими губами. Я знала, что он хочет меня
поцеловать, и хотела того же. Хотела, чтобы его смех звучал во мне.