Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Олег Хлебников cтр.№ 47

А предсказание оставил светлое: «Будущие поэты не будут писать «под Пушкина», но пушкинская поэтика воскреснет, когда воскреснет Россия» («Возрождение», 1927, 11 апреля). Написал же он в те годы только блестящую книгу «Некрополь» – прощание с русским Серебряным веком, даже мемуарами ее назвать язык не поворачивается.

…Выстраданное литературное одиночество Ходасевича и его предельная честность по отношению к слову – пример, достойный подражания, но не воспринятый российскими поэтами начала XXI века.

…Столь разные писатели, как Горький, Набоков и Вячеслав Иванов, считали и даже в разные времена провозглашали Ходасевича лучшим поэтом своего времени. Все они не правы – нашего.

А вот напоследок мало кому известное, потому что незавершенное, стихотворение Ходасевича:

Это берлинское стихотворение 1922 года впервые опубликовано в 1970-х за рубежом по черновому автографу из архива поэта. Не найдя одного хирургически точного эпитета для последней строфы, Ходасевич так и не напечатал его при жизни. Можно поискать эпитет за него…

А стихи – из ключевых. Выйдя из русской революции в европейскую ночь, пережив «былую красоту» Гёте, Шуберта, смятенных русских символистов (их тени есть в строках), – в «волчьей жизни» поэт становится стоиком, чтобы остаться собой. Это почти манифест. Мужественный, бесслезный.

Что же касается «золотожелчной зари» – это ли не нынешняя навязчивая неоновая реклама (в те годы такой еще не было)?!

Книга антисоветской прозы очень сильной поэтессы Анны Барковой вышла спустя пятьдесят два года после написания. Не устарела.

В молодости судьба дала Барковой все шансы на жизненный успех. Она не пожелала ими воспользоваться. «Дура!» – скажут те, для кого все измеряется словом «успех», поспешным и легковесным (их, кажется, большинство). «Сами дураки!» – могли бы ответить им те, кто живет по другой шкале ценностей (не ответят – как раз из-за этой шкалы).

И вот почти парадокс: сейчас у Барковой не выходили бы книги и газетно-журнальные публикации, не проводились конференции о ее творчестве, мы бы вообще, скорее всего, не вспомнили о ней спустя десятилетия после смерти, если бы она выбрала путь успеха. В те годы это означало стать правоверной советской поэтессой. Пусть даже лучшей из них.

Но начнем сначала.

Ее ранние стихи высоко оценили Блок, Брюсов и Пастернак.

Ее первая книга «Женщина» с восторженным предисловием Луначарского вышла, когда автору исполнился 21 год, в 1922-м.

Луначарский писал: «У нее совсем личная музыка в стихах», вообще считал, что из нее получится лучшая советская поэтесса (с таким-то социальным происхождением: из бедной, многодетной семьи, из провинциального пролетарского города).

Именно по настоянию наркома просвещения она перебралась в Москву из Иванова-Вознесенска, где родилась в семье швейцара гимназии, и с 1922-го по 1924 год жила в квартире Луначарских в Кремле, работала в секретариате Наркомпроса.

Но за кремлевской стеной она увидела двойную мораль большевистской власти:

и не захотела жить по их правилам. Три года скиталась по чужим углам. Потом, так как устроилась на работу хроникером в газету «Правда» (1924–1929), получила комнату.

С конца двадцатых ее перестают печатать по идеологическим соображениям. «Женщина» так и осталась единственной изданной при жизни книгой Анны Барковой.

А в декабре 1934-го, когда в узком кругу правдистов обсуждали убийство Кирова, Анна бросила фразу: «Не того убили». Кто-то донес. В результате Анна Александровна Баркова была арестована за «систематическое ведение… антисоветской агитации и высказывание террористических намерений». Ее поместили в Бутырский изолятор даже без санкции прокурора.

Ознакомившись с материалами дела, Баркова подтвердила все данные ею показания. И в тот же день написала заявление Ягоде:

«Я привлечена к ответственности по ст. 58 п. 10 за активную антисоветскую агитацию, выражавшуюся в антисоветских разговорах и террористических высказываниях с моими знакомыми. Разговоры, имевшие контрреволюционный характер, я действительно вела, но вела их в узком кругу, в порядке обмена мнениями, но не с целью агитации… У меня очень неважное здоровье – бронхиальный туберкулез с постоянно повышенной температурой, малокровие и слабость сердечной деятельности. В силу моего болезненного состояния и моей полной беспомощности в практической жизни наказание в виде ссылки, например, будет для меня медленной смертью. Прошу подвергнуть меня высшей мере наказания (выделено мной. – О. Х.)».

По рождению она была тем самым «никем» из революционной песни, а вместо «всем» готова была стать ничем…

Но Ягода не выполнил просьбу – Баркова получила пять лет Карлага (Казахстан). Вышла в 1939 году, жила в военные и первые послевоенные годы под административным надзором в Калуге. А в 1947 году снова оказалась в лагерях, на этот раз – воркутинских, по той же 58-й статье.

Все эти годы писала стихи, в лагерях появились две поэмы и более 160 стихотворений – это только уже известных, опубликованных в последние годы. И каких! Пожалуй, лучше всех свой духовный подвиг объяснила она сама и как раз в лагерных стихах:

Но Баркова не была бы Барковой, если бы уже в следующем стихотворении, написанном 25 августа 1955 года, не снизила пафос этих строк столь свойственной ей горькой самоиронией: