Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Олег Хлебников cтр.№ 50

Cтраница 50

Удивительно, что никаких преференций как участник и инвалид войны Тарковский не получил. Он даже не попал в обойму поэтов-фронтовиков, которых после войны стали издавать и поминать в печати как «активно работающих в литературе». Тарковский проходил по ведомству переводчиков, был одним из «квадриги» (определение Липкина) вместе с самим Семеном Израилевичем, Аркадием Акимовичем Штейнбергом и Марией Сергеевной Петровых. Поэтическими переводами тогда можно было жить, но…

Другой возможности существования в литературе, кроме переводов, Тарковскому не оставили. В 1946 году после постановления ЦК ВКП(б) «О журналах “Звезда” и “Ленинград”» (а Тарковский уже был хорошо знаком и даже дружен с Ахматовой) его первую «свою» книгу «Стихотворения разных лет», набранную в «Советском писателе», уничтожили.

От восточных переводов было никуда не деться. И Тарковский блестяще перевел классика туркменской литературы Махтумкули.

Первая книга собственных стихов Тарковского «Перед снегом» вышла только в 1962 году, когда автору сравнялось 55 лет. Ничего себе поэтический дебют!

Но это вообще был счастливый год для Арсения Александровича – в том же году его сын Андрей получил Гран-при Венецианского фестиваля за фильм «Иваново детство».

Сам Арсений Александрович при жизни никаких премий не получал – только посмертно в ноябре 1989 года (скончался он 27 мая) ему дали Государственную премию.

А еще за пять лет до этого, в 1984-м «черненковском» году, в «Комсомольской правде» гордились, что, несмотря на цензурные сокращения, удалось напечатать мое интервью с Тарковским…

Так в чем же урок этой судьбы – привычно тяжелой, как судьбы большинства русских поэтов?

А урок как раз в умении быть счастливым и даже беспечным, несмотря на внешние обстоятельства!

Тарковский был счастлив со своей последней женой Татьяной Алексеевной Озерской, переводчицей доброй половины западной приключенческой классики. Он был счастлив, мастеря мебель, слушая птиц и играя в шахматы в Переделкине. Весело плавал в переделкинском пруду, проворно отстегивая протез и допрыгивая до воды на одной ноге. Гордился успехами Андрея. Радовался общению с друзьями и молодыми поэтами. «Счастье на простых путях», – писал Пушкин.

Но более всего счастлив Тарковский был в творчестве. Ему писалось и в поздние годы, да как! Какое значение по сравнению с этим имеют издания, признание, почести, даже слава, вдова счастья?! Вот стихотворение семидесятилетнего Тарковского:

(Каков эпитет, а? – О. Х.)

Да, он был свободен и в речи, и в жизни, и равен со всеми живущими, в этом сказывался его аристократизм. И «равенство» Тарковского я почувствовал на себе.

Впервые обнаружив его книжку «Зимний день» (1980-й) на полке книжного магазина, открыв ее и не в силах оторваться, а потом купив все имевшиеся экземпляры дарить друзьям, я возмечтал познакомиться с автором. Добрейший человек и кристально честный писатель Александр Михайлович Борщаговский взялся передать мой первый сборник Тарковскому. И я получил от него письмо.

Нет, он меня не хвалил – приободрял, призывал идти вглубь и душой и разумом, сетовал на некоторые неточные рифмы. «Неточная рифма безнравственна», – писал он. «Сделайте усилие творческой воли своим постоянным свойством», – призывал он меня.

Но как же я был счастлив, прочитав это письмо! Как будто я получил долгожданную весточку из любимого Серебряного века, как будто с горы Парнас окликнули и меня: приходи, парень, только рифмуй поточней…

А потом я шел знакомиться с Арсением Александровичем. Он жил тогда вместе с Татьяной Алексеевной в старом корпусе Дома творчества в Переделкине (это – прямоугольная, «раскольниковская» комнатка с умывальником, шкафом, двумя диван-кроватями и письменным столом). Был май, и все цвело. Я шел мимо храма Преображения Господня, и среди цветущих яблонь близ церкви паслись коровы и даже какие-то агнцы. Рай! Господи, как радость и волнение, сливаясь, похожи на счастье!

По дороге – всего-то пятнадцать минут – я написал стишок. А придя, тут же прочитал его Арсению Александровичу, который в убогой комнатенке Дома творчества принимал меня, как граф, – в тройке и с коньяком. Стишок был тоже принят. А я понял, что получил от жизни щедрый подарок.

Этот подарок я не засунул в шкаф – часто приезжал к Арсению Александровичу, кого-то знакомил с ним. Говорили мы о многом – не пересказать, и даже спорили – например, о Маяковском, которого он терпеть не мог, а я отстаивал «Облако в штанах» и ранние стихи Владим Владимыча.

А однажды, спустя долгий перерыв в общении, вызванный моими разъездами, я решился познакомить с Тарковским жену Анну, почти начинающую тогда поэтессу.

Он принял нас радостно и так же в тройке, хотя и снова в тесной комнатке Дома творчества. Поцеловал руку моей жене. Татьяна Алексеевна предложила чай. Мы чинно и пусто разговаривали. Наконец, спустя минут сорок он воскликнул: «Так вы Олег Хлебников!».

Я был потрясен – только позднее узнал о неизлечимой болезни Тарковского. Началась она после смерти Андрея Арсеньевича, великого кинорежиссера и сына, обделенного внешними проявлениями внимания отца…

Это была моя последняя встреча с Тарковским. Потом Татьяна Алексеевна звонила мне и просила написать мемуары для книги. При ее жизни я, увы, не успел. Каюсь…