Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Олег Хлебников cтр.№ 46

Cтраница 46

Но сейчас – о личном, о том, как я познакомился с этим поэтом.

Произошло это в Переделкине, привилегированной писательской резервации, в конце семидесятых. Я приехал на дачу к Александру Петровичу Межирову с корыстной целью – почитать новые стихи. Его любовь к поэзии, тончайшее чувство слова и непредсказуемость суждений делали такое занятие азартным и сладостно-опасным. Среди прочего, что я тогда прочитал, было и стихотворение вот с этими строчками:

И без того огромные глаза Александра Петровича стали еще больше: «Как! Вы не читали Ходасевича?!» А где двадцатилетним, в прокагэбэшенные семидесятые, да еще живя не в Москве, я мог прочитать опального поэта-эмигранта? И тогда Межиров процитировал, вернее, с упоением пропел:

И т. д.

Я пришел в восторг (свой стишок, естественно, выкинул) и выпросил у Александра Петровича почитать «Собрание стихов» Владислава Ходасевича. Это книжка не толстая: поэт включил в нее только три своих зрелых сборника – «Путем зерна», «Тяжелую лиру» и «Европейскую ночь», как будто ничего другого и не писал, – но «томов премногих тяжелей». Несколько дней я с ней не расставался и постепенно увидел, насколько сильное влияние Ходасевич оказал на русскую поэзию, в том числе на лучших советских поэтов, моих старших современников.

С тем же стихотворением «Перед зеркалом» («Я, я, я. Что за дикое слово…») перекликается Борис Слуцкий:

(Цитирую по памяти.)

И Межиров в его «Родина моя, Россия – / Няня, Дуня, Евдокия…» как будто продолжает знаменитое стихотворение Ходасевича:

Но дело не во влияниях и «великолепных цитатах» (А. Ахматова). Куда важнее путь, который открыл он для поэзии XX–XXI веков. Ходасевич на собственном примере показал, что поэт, обреченный по самой своей сущности писать на «вечные темы», не может не дышать воздухом выпавшего на его долю времени (опять же как Пушкин!) И наглядно продемонстрировал, что это дыхание – даже в смутные и грозные времена – не мешает классической ясности стихов. «Он в них, – писала в 1927 году Зинаида Гиппиус, – прежде, всего четок; кристаллические стихи: подобно кристаллам, сложны они и ясны; ни одна линия неотъемлема…» Не то же ли самое мы говорим о Пушкине?!

А еще в сферу жизненно важного интереса поэзии он ввел другого человека, другое я, другую душу. Во времена глобального эгоцентризма – быть может, единственной сегодня незыблемой идеологии – это очень жесткая, но конструктивная духовная оппозиция.

Много лет прожившая с Владиславом Фелициановичем Нина Берберова вспоминала, что «страшное, слезное чувство жалости … с годами стало одной из основ его тайной жизни. Это чувство иногда душило его». Есть тому свидетельства и в лирике Ходасевича, такой, казалось бы, жесткой и мускулинной:

Это стихи со следами Первой мировой войны. А на самом рубеже Второй мировой, в 1939-м, Ходасевич умер – в Париже, мучительно, от рака. Поскольку не от пули или петли, в нашем «наихристьяннейшем из миров» (М. Цветаева) такая смерть не способствовала его посмертной славе.

А еще за десять лет до ухода этот великий русский поэт без капли русской крови (отец – польский дворянин, мать – крещеная еврейка) практически порвал с поэзией (написал потом всего несколько стихотворений). В чем причина? Кажется, прежде всего в том, что «гармонизировать» распадающийся на глазах мир (а поэзия всегда «гармонизирует» – любой ужас, ставший предметом ее интереса) не было больше ни сил, ни лукавства (вообще несвойственного В. Х.), ни желания. Не напрасно последнее четверостишие последнего стихотворения «Звезда», завершающего «собрание стихов» «Европейская ночь», звучит так:

Замечу, что и рифма здесь «мечтой – красой» пушкинская, а не более «точная»: «мечтой – красотой» (тогда последняя строчка выглядела бы так: «И первозданной красотой» – и насколько же была бы вульгарнее, просто хуже, почему – еще одна загадка поэзии).

Написавший замечательную биографию Державина, Ходасевич собирался писать и биографию Пушкина. И ведь мог! Именно он мог это блестяще сделать. Однако в те же годы отказался даже от этого своего любимого замысла. Конечно, и рутинная работа в эмигрантских газетах, необходимая для выживания, и отсутствие оставшихся на родине пушкинских материалов способствовали отказу. Но опять-таки главной причиной видится страшная пропасть между миром пушкинской гармонии и заоконной реальностью, которую Ходасевич остро видел и переживал…