Консерватория: мелодия твоего сердца - читать онлайн книгу. Автор: Лисавета Синеокова cтр.№ 45

Плавным жестом он предложил женщине руку.

— Я не против компании, — снисходительно кивнула метресса Хьюз, принимая ее. — К тому же ты так галантен. Впрочем, как всегда.

* * *

Гулкое эхо моих шагов отражалось от стен и потолка, чтобы вернуться, погаснуть и снова возродиться от очередной встречи туфель с поверхностью пола. Я была зла. О, как я была на саму себя. Расклеилась, словно последняя размазня. Ругаясь, и давая себе зарок, что подобного больше никогда в моей жизни не повторится, я шла по коридору, направляясь к лестнице. Подумать только, теперь из-за этой ерунды мне придется переписывать конспект. То, что я повыводила в тетради было мало похоже на осмысленные слова и предложения, скорее на заунывные жалостливые заклинания. Внутренне устраивая самой себе разнос, я спускалась с лестницы, когда в ее изножье увидела группу студентов, среди которых гордой статью и светловолосой макушкой выделялась Лиадейн. Мазнув по ним взглядом, я продолжила свой путь, когда услышала полный неприкрытого торжества голос однокурсницы:

— Вы только посмотрите. Адерин Лори собственной персоной. Слышала, ты завалила ансамбль. Да с таким треском, что тебя даже к зачету не допустили.

Мерный гул голосов, заполнявший холл до этого смолк, будто был отсечен топором. От удивления я едва не оступилась, чуть не пропустив последнюю ступеньку. Оставив лестницу позади, вопросительно посмотрела на оллему. В глазах той сияло ликование, приправленное насмешкой и чувством собственного превосходства.

Мои брови нахмурилась.

— А тебе какое до всего этого дело?

В глазах Лиадейн промелькнула ледяная вспышка.

— До твоих проблем мне дела нет. Просто рада, что, наконец, ты получила то, чего действительно заслуживаешь.

Лиадейн лучилась злобным удовлетворением. Ей нравился этот разговор. Желание извалять меня в грязи будто сочилось из нее. И не так, как это делал мэтр Дойл. Двуличная дрянь! Злость взбурлила во мне, превратив в клокочущий котел, но я заставила себя держать лицо. Это умение маленьким аристократкам прививают с детства. Жаль, что Лиадейн им не пользуется. Хотя…

Высокомерно вздернув бровь, я произнесла голосом, холодным, как зимняя ночь:

— Я всегда получаю именно то, чего заслуживаю, Лиадейн. Я получаю обучение в именитом учебном заведении страны, я получаю лучших преподавателей, я получаю высшие баллы, потому что заслуживаю всего этого. Думаешь, мне все это дано за красивые глаза? Ошибаешься. За красивые глаза можно получить только то, что есть у тебя. Чтобы добиться большего, нужно приложить усилия.

Лицо одногруппницы дернулось, будто от пощечины. Она сощурилась и слегка опустила подбородок, посмотрев на меня будто исподлобья. Ощущение было такое, словно передо мной стоит разъяренная волчица и, если я позволю себе хотя бы моргнуть, обязательно бросится на меня. Разжав губы, она прошипела:

— Да как ты смеешь? Как ты смеешь мне такое говорить?! — с каждым словом ее голос набирал все большую силу. А я стояла, держала на лице маску безразличия и превосходства и поражалась тому, сколько ненависти было в ее голосе. — Бездарная посредственность! Повезло же Грейнну! Его заставили играть в ансамбле с тобой, завалившей простой зачет! Позорище! Вся консерватория знает, как именно и каким местом ты прилагаешь усилия, чтобы у тебя все это было! Твое место не в консерватории, а в б…

— Оллема Лиадейн! — резкий, словно удар хлыста, окрик заставил красную от эмоций одногруппницу осечься на полуслове.

Два гулких шага, отразившихся эхом в замершем холле, и рядом с нами оказалась Каэлеа Муррей.

— Оллема Лиадейн, это консерватория имени Вилмара Аберга Мироносца. Здесь по определению не может быть бездарных посредственностей. А ваши выпады не делают чести ни вам, ни вашим благородным родителям. Приведите себя в порядок и напомните себе, как должна себя вести истинная леди.

Однокурсница, сжав зубы, кивнула и двинулась к выходу, но снова была остановлена Каэли:

— И да, оллема Лиадейн, милочка, — щека девушки дернулась от раздражения подобным обращением, — означенный вами оллам, поверьте, способен сам за себя постоять. И если бы он захотел, — Каэли зачем-то сделала ударение на последнем слове, — играть с кем-то другим, он бы играл.

Щеки оллемы заалели ярче прежнего. Она сделала шумный вдох и стремительно направилась к выходу, яростно стуча каблучками.

Как только она исчезла за дверью, Каэлеа обвела замерших присутствующих нарочито вопросительным взглядом, и галдеж в холле, как и движение, возобновился. Дочь мэтра Муррея повернулась ко мне, и на ее губах расцвела озорная улыбка.

— Вот уж не думала, что ты станешь принимать участие в сваре, Адерин.

— Не пропадать же настроению, — ответила я, неуверенно улыбнувшись.

Мне не доставляло удовольствия ругаться или выяснять отношения. Никогда. Но сейчас внутренняя струна дрожала от напряжения, которое по всем признакам было ликующим.

Каэли рассмеялась и произнесла:

— Тебе очень идет это настроение, — а затем, после секундной заминки, добавила:

— Не хочешь воспользоваться им и позаниматься?

Я снова улыбнулась и кивнула. Занятия — это именно то, что сейчас мне было нужно: слиться с музыкой, стать с ней одним целым, потеряться и вновь найти себя. Да, определенно занятия были отличной идеей. Мы вместе снова стали подниматься по лестнице. И с каждой ступенькой я все отчетливей осознавала, что совсем не испытываю гнева или обиды по отношению к Каэли за тот инцидент, что вывел меня из равновесия. Более того, я была почти уверена, что именно она постаралась, чтобы я стала свидетелем их с Грейнном дуэта. Хитрая, словно лиса на охоте, эта девушка точно знала, что делает. Еще бы узнать, чего именно она этим добивалась?

Это занятие было не таким, как другие. И дело было даже не в том, что мне было проще. Хотя и в этом тоже. Музыкальный поток будто почувствовал во мне перемены. Он стал необычайно пластичным, позволяя придавать себе ту форму, которую я пожелаю. Мелодия и я соединялись в единый организм, но именно мое «я» было главенствующим. Я ощущала музыкальный водоворот, как часть себя. Я больше не была его частью, затянутой и растворившейся. Теперь музыка растворялась во мне. Ластилась, словно кошка. У этой кошки были мягкие лапки, острые когти, приятная гладкая шерстка и клыки, норовящие впиться мне в руку. Но теперь появилась уверенность, что я знаю, как совладать с этим созданием.

Каэли играет на своем любимом кото. Ее руки, словно крылья птицы, грациозно порхают над шелковыми струнами инструмента. Ее музыка, многослойная, многозначная, расходится потоками по кабинету, окружает меня коконом. Она то едва касается моей кожи легким дуновением теплого летнего ветерка, то бьет наотмашь градом диссонансных интервалов. Уменьшенная секунда превращается в увеличенную септиму, а затем рассыпается квартами. Я держу в руках свою мандолину, верную подругу, знающую все мои секреты, все переживания, все самые укромные уголочки моей души. Мои пальцы, держащие медиатор, напряжены, но кисть расслаблена. Я чувствую каждый укол, каждый нежный поцелуй музыки. Я ловлю ее, когда она норовит разбиться, падая, обрушиваясь на меня со всей своей яростью, чтобы в следующую секунду превратиться в невесомое пушистое облако. Моя кожа словно холст: музыка рисует на ней свои портреты. Рисует, добывая чернила из моих вен и артерий. А я направляю ее кисть. Я знаю, какой она должна быть, я могу изменить ее. И меняю. Она несет тепло, я чувствую его всем телом. Каэли довольна. Ей нравится тепло, но в какой-то миг она подбрасывает искру. Я улыбаюсь. Как пожелаете, наставница. Тремоло становится чаще. Я раздуваю искру, и уже спустя мгновение музыка горит огнем, вспыхивает пламенем, покрывает мою кожу пламенным лобзаниями, оставляя на ней свои отметины, будто клеймя меня. Я улыбаюсь. Я рисую мелодией. Мой холст — мое тело. Я заставляю мелодию взвиваться снопом искр, заставляю пробуждать в себе и в слушателе жажду свободы, жажду гореть. Гореть любовью, гореть страстью, гореть интересом: чем угодно, лишь бы дать волю духу, скованному условностями. Обожженная картина блекнет и осыпается серым пеплом, оставляя после себя розовую кожу. Серый налет песчинками едва уловимо скребет по лицу, шее, рукам… сожаление. Не люблю эту эмоцию. Терпеть не могу сожалеть о чем-либо. В последнее время эти ощущения и так слишком частые мои собеседники. Пепел — сгоревшие лепестки, хлопьями он опускается на меня, чтобы через несколько секунд сползти, оставив после себя едва различимую серебряную дорожку.